Многомерная волна божественного замысла
Оля. Варнинг и Эттеншн: первоначально до самой идеи фанфа это были обрывчатые ни к чему не обязывающие философские изыскания, в которых почему-то фигурировал Шинске. 0о Уж не знаю, как, но на данный момент по рангу моих горячо любимых маньяков он затмил самого Ягами Лайта, царившего на своем пьедестале вот уже три года, и продолжает вызывать у меня слабо контролируемые припадки восторга своим появлением (что случается редко, ибо Гинтама, бляять, безбожно игнорирует Такасуги)… 0о and I feel embarrassing about it…
Автор: ~Jacto~Reiji~ (I am totally exhausted =_=)
Бета: Акация-чан (да воздастся ей за труды ее)
Фендом: Gintama
Рейтинг: PG -13
Пейринг: Такасуги/Кацура (предположим, что 170=175)))
Жанр: кто его знает… аццкие приходы…, вначале что-то вроде модерн-ау потом слеш…
Дисклаймер: даже литеры были арендованы у Кирилла и Мефодия, что уж про героев говорить… да простит мое вероломство Сорачи-сама >_<
Саммари: Некая альтернативная реальность, по времени действия совпадающая с нашей. Начинается все далеко от Японии, с ранней юности героев, когда им еще нет 16, и восходит к их жизни после войны.
Предупреждение:зло, треш и содомия полное и частичное искажение фактов, пересечение временных континуумов, иногда нещадный ООС. Инфернальный фап на Такасуги… 0о
Оно Здесь
читать дальше
Такасуги тихо улыбается своим мыслям и покидает оживленную улицу.
Он все еще не может решить, стоит ли ему обрезать короче волосы, рассыпая их в сложном беспорядке, и стоит ли класть бинты на левый глаз – который все равно не способен теперь различить ничего кроме тьмы - чтобы выглядеть более отталкивающим, чем он уже есть. Ровной поступью направляясь сквозь затхлый городской воздух, пропитанный бензином и безысходностью, рассыпая шаги по тротуарам, Такасуги задумывается над вероятностями.
Он размышляет, как отец отнесется к его умению мастерски обращаться со старой дедовской трубкой, забытой в дальнем ящике письменного стола и теперь перекочевавшей в сумку Такасуги. Позолота уже растрескалась на концах ее, но она все равно хранит терпкий, горький дух того давнего времени, когда звонкие поцелуи стали в городах далекой Родины слышались чаще, чем иностранный говор…, пусть даже старик, владелец трубки, провел всю свою жизнь в Нью-Йорке, торгуя антиквариатом…
Такасуги предполагает, как в случае его ошибки отец отнесется к периодической пропаже меча из угловой комнаты дома. И неужели никто не сможет уловить запах смерти, коим вскоре напитается безупречная сталь? Сам Шинске безошибочно чувствует ее, будучи еще ребенком, он слышал ее ладный танец в комнате матери задолго до того, как сердце женщины остановилось...
Конечно, руки Такасуги пока не достаточно крепки для катаны, но его дух уже достаточно силен, чтобы ее использовать. Голодная тварь скребется в подкорке сознания, погружая в него раскаленные от ярости когти. Он помнит их -- сверстников, которые позволили себе его оскорбить, сверстников, которые были достаточно опрометчивы, чтобы лишить его левый глаз зрения, и достаточно удачливы, чтобы избежать наказания. Пока что.
Как часто пропадают без вести распущенные подростки? По-настоящему Такасуги тревожит только необходимость избавляться от окровавленной одежды. В мести нет ничего противоестественного. Мир прост, пока ты можешь жить по племенным законам – око за око, зуб за зуб.
И никто не стесняет мировоззрение Такасуги. Он изумительно одинок, что вполне закономерно в восьмимиллионном городе, и он считает это достойнейшим из всех существующих состояний души. Одиночество – свобода. Не приходится расточать запал сердца на посторонние судьбы, не приходиться тяготиться бессмысленными связями, не приходится распутывать хитросплетения чужого характера. Только ты и Вселенная, доступная во всей своей необъятности.
Людей, которых окружающие с поразительной готовностью окрестили его друзьями, Такасуги оценивает как компаньонов, как верных последователей, потянувшихся за ним из своих личных мотивов; поймавших в его глазах слепящее, манящее пламя.
Люди, с которыми не нужно откровенничать.
Люди, которые ничего не требуют.
Люди в чем-то схожие с Такасуги.
Те, в ком юность заронила зерно неприятия к конформистам и жажду неустанной, остервенелой борьбы за свое будущее, а не тот пустой эскапизм, который подобно цепной защитной реакции от изувеченного общества заглатывает умы людей. Их немного, но вполне достаточно с точки зрения Такасуги. Достаточно, чтобы встряхнуть застоявшееся болото, которое все так слепо называют цивилизованным миром.
Меломан, сросшийся с наушниками: он претворяется, что ничего не слышит за гонгом музыки, но на самом деле умеет читать по губам и чувствует затылком малейший звук.
Юноша с соседней улицы, выжегший себе глаза ради возможности избавиться от иллюзорности видимого мира и прочувствовать его душу.
Дочь полицейского, которая выглядит хрупкой и мягкой, хотя ее рука не дрогнет даже при самой сильной пистолетной отдаче.
Любитель загадок и головоломок, способный поворачивать любую ситуацию выгодной гранью, словно в игре с монетой, имеющей одинаковые выигрышные стороны.
Помимо них есть еще три человека, совершенно отличных от всех, кого когда-либо знал Такасуги. Те, с кем пришлось сблизиться из любопытства – люди слишком необычные, чтобы их игнорировать, и слишком своенравные, чтобы за кем-либо следовать.
Такасуги не знал, как к ним относиться. И поскольку в его эмоциональную палитру не входило понятие о приятельских отношениях, он решил удостоить этих людей самым ценным из своих чувств – ненавистью. Но ненависть далекую от ее принятого определения - живую, холодную, вдумчивую. Эти подростки вызывали странное раздражение, от которого во что бы то ни стало не хотелось отказываться. Хотелось их изучить, хотелось понять их природу… И все же они тоже были частью того логичного, четко выверенного мира, которым жил Такасуги.
Однако нашелся человек, нарушавший его целостность, пробуждавший тот тип восторга, который у обычных людей принято звать любовью, и совершенно не имеет значения, какой именно из многих ее проявлений – важна абсурдность самого существования подобного чувства в сознании Шинске. Это все равно, что к атеисту бы по небесной лестнице снизошел сам Бог.
Было не мало душевные метаний. Сердечный ритм нелогично учащался, когда этот человек входил в классную комнату, беспричинно пропадало дыхание, когда он нагибался над плечом, следя за скольжением ручки по бумаге. Заряд терпения таял слишком быстро, чтобы долго продержать язык Такасуги за зубами…
Но к счастью, время достаточно жестоко, чтобы стереть в прах все исключения из наших принципов. А чужая смерть порой действует, как тугой корректирующий корсет, на сломленные спины былых убеждений…
Вот только сейчас Такасуги не думает ни о людях, соприкоснувшихся с его существованием, ни о жизненной иронии, сейчас, углубляясь в лабиринт заброшенных переулков, он размышляет над стратегией, которая позволила бы тихо и без проблем сократить число малолетних мерзавцев в этом городе.
***
Кацура невозмутимо отряхивает одежду от пыли и поправляет собранные в хвост волосы, съехавшие набок. Как ему кажется, беспричинная агрессия – не столько показатель ненависти, сколько невежества. Не всем ведь детям дано быть таким же рассудительными и спокойными, как он. Вот только это не повод оставлять злодеяния безнаказанными.
Сидя на земле, соседский мальчишка, который несколько минут назад неоднозначно нарывался на драку, потирает ушибы и ссадины. А ведь Котаро надеялся мирно и уединенно предаваться чтению в тенистом углу двора...
- У тебя джинсы порваны, - невозмутимо замечает Кацура, глядя сверху вниз на сверстника.
- Дурак, так сейчас модно! - огрызается тот, поднимаясь на ноги.
- Не стоит оправдываться. Если у тебя нет денег, купить новые, то ты можешь их просто аккуратно зашить, - почти с сочувствием в голосе отвечает Кацура, истолковывая покрасневшее от гнева лицо, как признак смущения. Разновозрастная группка мальчишек, следивших за потасовкой на расстоянии, хрюкает от сдерживаемого смеха.
Для Кацуры это новый город, новые люди, новые обычаи и новый период в жизни. Впрочем, его привычки и предпочтения чудеснейшим образом сохраняются неизменными, отчего с каждым днем все разительнее отличаются от вкусов других подростков вроде него. Вероятно, с подобным приходится сталкиваться тем тихим детям, что растут в компании одной только бабушки…
Кацуре нравится ретро стиль и многое из того, что связано с прошлым веком, чье дыхание в современном мире популяризованной культуры стремительно слабеет. И это странное пристрастие подбивает его на посещение всяческих ярмарок и чтение старых, архивных газет и журналов. Он может по памяти перечислить все барахолки и антикварные магазины в радиусе нескольких кварталов. Он может одолжить любой старый хитовый фильм, какой только придет в голову заядлому киноману.
Кацура не торопиться жить, не спешит срывать все невиданные доселе цветы за единый раз, а наслаждается каждым мгновением так долго, пока оно способно дарить ему радость.
Дворовым мальчишкам кажутся странными его почти пугающе аккуратная одежда и прямой открытый взгляд. Они спрашивают его имя.
- Космический капитан Кацура, - ни на миг не задумываясь отвечает Котаро и это признак того, что он чувствует себя несколько неуютно в чужеродной обстановке, хотя выглядит при этом так серьезно, что новые знакомые просто не могу его не воспринимать.
Котаро показывает им, как из подручных средств и железных банок испод газировки сооружать маленькие бомбы и перечисляет сто один способ устроить диверсию, хотя смутно подозревает, что обретенные приятели не знакомы даже с таким словом. Он пытается избавиться от их навязчивого присутствия весь день, но спасение приходит только под вечер. Скрывшись в зазоре между домами, Кацура торжествующе смеется и прямиком направляется в ближайший парк.
У него уже есть друзья и они достаточно несносны, чтобы ограничиться пока их общением.
Кацура сидит на траве у воды и шелестит оберткой от батончика. Он привык довольствоваться малым, пообещав себе не отвлекать душу и разум недостойными излишествами. Ему кажется, что миру недостает благородства и стабильности, ему кажется, что, в конце концов, когда-нибудь он сможет это исправить. Хотя Кацура не задумывается, как распорядится своей жизнью в дальнейшем, подсознательно он чувствует уверенность и некую предрешенность каждого шага…
- Ой, Зура, ты выглядишь потрепанным сегодня, - логично, что в таком огромном городе неприятности, имя которым Гинтоки, случайно набрели именно на Котаро, именно здесь и именно сейчас.
- Не Зура, а Кацура, - не поворачивая головы, повторяет он в бессчетный раз и прячет кинологический журнал за пазуху. За спиной среброволосого маячит еще пара школьных друзей и Котаро смиренно отказывается от вожделенного покоя.
Сакамото и Такасуги располагаются на скамейке сбоку, разговаривая о чем-то так долго и спокойно, что это начинает настораживать. Гинтоки же опускается на траву поблизости, долго крутится и ворочается, так что, в конечном счете, его голова оказывается на коленях Кацуры.
Правда, в том, что Гинтоки совершенно параллельно, куда свою голову приткнуть, много важнее принять спасительно горизонтальное положение, чтобы погрузиться в благодатную дрему. Котаро достаточно свыкся с этим явлением, чтобы не считать его противоестественным.
Со стороны скамейки доносится змеиное шипение Такасуги и виноватый смех Сакамото, за которыми следуют звуки борьбы.
Значит все нормально. Значит все по-прежнему.
Кацура непроизвольно задумывается, как судьба сумела так прочно связать между собой всех этих странных людей и ему кажется, что ни одной из параллельных вселенных не удалось бы повторить сей чудной опыт. Тихо улыбаясь, Кацура разглядывает цветастую бабочку, примостившуюся на самой непослушной серебряной пряди Гинтоки, который продолжает феерично притворяться спящим.
Уже несколько минут стоит полнейшая тишина, нарушаемая только криками детей на противоположном берегу маленького озерца. Уже несколько минут Такасуги следит за Кацурой так пристально, что Котаро всерьез задумывается, насколько буквальным может оказаться выражение «испепелить взглядом». Возможно, конечно, вместе со своим левым глазом Шинске напрочь потерял и способность смотреть на людей доброжелательно, даже в те редкие мгновенья, когда не хочет их убить. Но сейчас ведь причина в ином…
Кацуре хочется понять, откуда черпает силы эта бездонная ненависть, но в данный момент значимость этого блекнет перед раскрасневшимся закатным небосводом.
***
Заброшенный храм тих и темен. За его стенами мир рушится. За его стенами мир раскалывается на части. Где-то вдали, у горизонта пробуждается многоголовая машина порабощения – гигантский, покинувший свои воды левиафан из тел и военной техники; тысячи ног движутся под такт его дыханию сюда, к священным развалинам. Земля вздрагивает, и с потолка то и дело сыплется раскрошенный камень и пыль, но безмолвие плещется в храме, словно вода в глиняном сосуде, сохраняя его величественную атмосферу. Последние пару недель он служит убежищем восстания, но, судя по всему, сегодня крепкие стены дадут трещину...
В одной из комнат Такасуги наспех заматывает руку бинтами.
Впервые услышав музыку войны, принесенную бризом из-за океана, с берегов страны, которую он любил, ни разу не видя, Шинске сорвался с места, очертя голову. Он знал, что пришло время расчехлить свою гордость, и впервые чувствовал, что его сердце по-настоящему бьется, что тело наполняется упрямой жизненной энергией. Но не он один был готов вплавь пересечь океан. Теперь Такасуги с товарищами связывали не только общие воспоминания, но и единая цель…
В комнату врывается Кацура, торопливо поправляя ножны непослушными пальцами. От него веет холодом ночи и усталостью.
- Нам нужно обдумать пути отступления, Шинске. Сегодня враг будет слишком многочисленным…
Такасуги вскидывает голову и пронзительно смотрит на Кацуру своим единственным глазом, прислушивается к грому надвигающейся издалека битвы, после чего медленно произносит:
- Снова и снова, и снова. Каждый раз одно и то же, - он зло щурится. - Если мы будем постоянно пятиться, то, в конце концов, нас потеснят к самому океанскому берегу и столкнут в воду…
- Если нас просто уничтожат здесь и сейчас, то в будущем не останется никакой надежды, - настойчиво возражает Кацура. - В противном случае у нас будет шанс….
- Шанс снова сбежать, когда опять прижмут к стенке, - привычная усмешка рассекает лицо Шинске. – В этот раз мои люди не пойдут на попятную. И я не желаю больше ничего слышать, - бросает он через плечо, уже направляясь к выходу.
Кацура догоняет Такасуги у дверей и, пригвоздив к стене за плечи, пристально смотрит в лицо, надеясь убедить хотя бы грубой силой:
- Ты готов так легко вести их на бессмысленную смерть?! Слишком рано, чтобы впадать в отчаяние! Еще не пришло время последнего сражения!
- Ты сам-то веришь в свои слова?... Нас будут сжирать небольшими партиями на протяжении многих месяцев или проглотят сегодня за один раз! Я не вижу разницы!!! – глаз Такасуги широко распахнут и в нем читается такое откровенное безумие, что на понимание рассчитывать не приходится. Кацура опускает руки.
- Послушай меня хотя бы сегодня, - тихо произносит он и добавляет почти беззвучно:
- Пожалуйста.
Такасуги видит в его газах проблеск мольбы, такой же неожиданный, яркий и упрямый, как проблеск катаны в плотных вражеских рядах. И Шинске против собственной воли подается вперед, на мгновенье соприкасаясь с Кацурой губами, совершенно невесомо, поскольку тот вздрагивает, удивленно пытаясь отступить на шаг. Но Такасуги с силой обхватывает его руками, прижимаясь всем телом, прощупывая под бинтами и грубой тканью гибкую спину с проступающими ребрами, еще свежие раны, касание которых вызывает у Кацуры болезненные стоны и импульс дрожи. Такасуги неожиданно доверительно прячет лицо на плече, ощущая только запахи стали, пороха и взрыхленной снарядами земли, намертво въевшиеся в кожу и одежду, заглушающие, подавляющие собой все человеческое. Губы касаются воротника, шеи, торопливо и резко перебираясь вверх, оставляя засосы на лихорадочно горячей коже, под которой все ощутимее бьется жизнь.
Плотно закрыв глаза и стиснув зубы, Кацура чуть отклоняет голову, открываясь навстречу поцелуям, и сдерживает рваное дыхание. Он зарывается пальцами в волосы Такасуги, резко и с силой оттягивает назад, чтобы перехватить инициативу и надолго прижаться к губам - страстно, почти задыхаясь.
Он слышит далекие крики, вспыхивающие в сознании щелчками кнута, слышит, как иноземные снаряды разрываются в нескольких километрах отсюда, разбрасывая комья земли и человеческой плоти. Каждый удар резонирует в груди, в каждом поцелуе чувствуется дрожь боевых машин.
Они уже здесь. Оголодавший левиафан уже накрывает своей тушей подходы к храму...
Где-то за стеной раздаются быстрые шаги. Их словно подлаживают под канонаду выстрелов, но Такасуги все равно узнает эту походку, все равно различает ее за гулом и громом. Не прерывая поцелуй, он слепо и торопливо нащупывает дверную щеколду справа от себя, но Кацура перехватывает руку – он тоже все слышит. В отместку Шинске сердито кусает его нижнюю губу, все еще крепко удерживая в своих объятьях. Секунда немой борьбы и Кацура отшатывается назад, вытирая рукавом кровь в уголке рта. Он смотрит диковато и осуждающе, только сейчас понимая, сколь странно и неуместно было все только что произошедшее. Быстрым движением он распахивает дверь прямо перед лицом Гинтоки, серьезного и собранного как никогда.
- А, Зура? – тяжело дыша после бега Широяша переводит взгляд на прислонившегося к стене Такасуги, который, недовольно щелкнув языком, зажигает кисеру. – Куда вы двое пропали? Уже прорвано первое кольцо обороны!
Иноземная интервенция… Впервые Такасуги ненавидит ее настолько люто.
- Пошли! - говорит ему Кацура, отводя взгляд и направляясь на выход.
- Эй, Зура, - голос преувеличенно спокоен, из зацелованных губ вырывается струя терпкого, ароматного дыма, такого же серого и густого, как тот, что затягивает небо над полем битвы. – В скале за храмом есть проход, заслоненный камнем. Если станет слишком уж жарко - мы будем уходить через него…
Уже минуя коридор, Гинтоки склоняется к Кацуре и, глядя в спину Шинске, спрашивает в пол голоса:
- Ой, ой. Как тебе, черт подери, удалось убедить Такасуги?
И в ответ Кацура только неопределенно хмыкает, ускоряя бег.
****
- Зачем ты пришел? – в голосе – насмешка, в удивлении - фальшь. До середины разрубленный сямисен продолжает удерживать катану Кацуры, и Такасуги довольно скалится, крепче стискивая испорченный инструмент. При касании наточенной стали струны лопаются со звуком, напоминающим крик женщины.
- Сначала Бенизакура, теперь уничтоженное подразделение Джой на востоке города…, - в глубине глаз дрожат упрямые лунные блики, меж бровями от напряжения залегла вертикальная морщинка - Юность Благородной Ярости во всей своей красе. Кацура сильнее налегает на меч. - Убив тебя, я окажу услугу этой стране!
- О, - иронично восклицает Такасуги, - я одобряю месть.
Сямисен с треском распадается на две части и это дарит Шинске краткий миг, чтобы дотянутся до своей катаны. Он наотмашь отражает следующий же удар с таким остервенением, что высекает сноб искр, оттесняя Кацуру дальше на балкон. В лунном свете мечи при каждом движении рассыпают серебро бликов.
Такасуги делает еще пару молниеносных выпадов, вспарывая лезвием воздух и опаздывая всего на долю секунды. Успешно увернувшись оба раза, Кацура отталкивается от балконных перил и, приняв более выгодное местоположение, переходит в атаку. Но Шинске продолжает улыбаться:
- Знаешь, Джой сейчас словно многоголовый дракон, который отгрызает себе головы от собственного бессилия, - мечи с лязгом встречаются. Сталь хрипит и вздрагивает от соприкосновения. - Ты ведь понимаешь, что революция не должна быть многоголосой, она должна быть подобна направленному клинку, - катаны с визгом расходятся для еще нескольких сильных, звонких ударов. - Мы – костяк сопротивления, авангард нового мира…
Надвигаясь на противника рывками, Кацура подстраивает свою речь под выпады:
- Уж не думаешь ли ты, что сможешь сплотить Джой вокруг себя?! Ты – дикий зверь, не знавший ни цепей, ни привязанности, пригодный только разрушать…!
Кацура блокирует удар; меч Такасуги скользит по его, концом вычерчивая на стене изгибистую линию.
- Считаешь, что видишь меня насквозь, нэ, Зура? – еще один взмах и несколько длинных черных локонов падают на пол. - Только разрушив прогнившее додзе, можно построить новое на его месте. И все группировки, которые не разделяют эту единственно верную позицию, должны - исчезнуть!!!
- Так почему бы тебе не начать с человека, который приемлет ее меньше всего!?
Они снова скрещивают мечи с еще большим остервенением, и Такасуги чуть наклоняется вперед, с уже знакомым безумным выражением распахивая свой единственный глаз:
- Этого человека бывает чертовски, чертовски сложно найти и просто невозможно, невозможно выманить…
Лишь только разведя катаны, самураи тут же кидаются друг на друга. Левой рукой Кацура ловит лезвие метнувшегося к нему меча, и его собственный, двигаясь по инерции, впивается Такасуги в предплечье. Тот, вскинув голову от боли, перехватывает рукоять поверх руки Кацуры, не позволяя катане глубже вгрызаться в плоть.
И опускается тишина.
Кацура на миг задыхается, понимая страшную правду. Чтобы он снова возвратился в город, Такасуги забрал двадцать семь жизней; чтобы привлечь к себе внимание, Такасуги сравнял с землей убежище Джой; чтобы ускорить появление Котаро, Такасуги не прятался и отпустил всю охрану. И сейчас Такасуги даже не пытался по-настоящему задеть Кацуру, потому что ему нужна не битва и не победа…
- Ненавижу, - заворожено уставившись на Котаро, шипит Шинске и плотно стискивает зубы. Его дыхание дрожит, рукав его кимоно почти насквозь пропитался кровью. Ему достаточно одного движения, чтобы высвободить катану из руки Кацуры, достаточно одного движения, чтобы рассечь податливую плоть, но Такасуги не делает этого.
– Я тебя ненавижу, - повторяет он.
- Я знаю, - тихо шепчет Кацура.
И оба меча почти единовременно падают на пол.
Такасуги порывисто притягивает к лицу окровавленную ладонь своего недавнего соперника и прижимает к щеке, оставляя на коже влажный, алый отпечаток, ощущает ее жар и дрожь. Ощущает сухие губы на виске, на лбу, на своих губах. Долго, самозабвенно, упиваясь каждым наклоном головы, каждым стоном и вздохом. Тело ломает сладостная истома, переплетенная с пульсирующей болью, источник которой уже неопределим.
Кацура отстраняется, чтобы дать себе отдышаться - на языке остается горечь и привкус крови. Все это кажется неправильным, все это противоречит его природе, но Котаро позволяет себе с головой окунуться в этот омут. Он излишне осторожно касается повязки на левом глазу, словно желая смахнуть растекшиеся по ней тени, и ловит осколок легкой усмешки. Кацура не помнит, чтобы когда-нибудь видел лицо Шинске полностью и тянет за кончик бинта, но его останавливает сильная рука, вовлекая в еще один напористый, резкий поцелуй.
Перебирая мягкие, гладкие локоны, словно струны арфы, Такасуги трется своей щекой о щеку Кацуры, медленно опускается к шее и зарывается лицом в копну прямых черных волос, которые пахнут травами и полевыми цветами. Он сталкивает с острых, мнимо хрупких плеч тяжесть одежды и жадно припадает к обнаженной коже, целуя ее, кусая ее. Пальцы как когда-то скользят по ребрам, извлекая сдавленные стоны... Изысканный музыкальный инструмент.
Такасуги ловит горячее дыхание на плече и ускоряющийся бой сердца, стук крови в ушах и неразборчивый шепот…
Кто-то называет это мелодией.
Кто-то называет это сиянием.
Такасуги считает это изысканной пыткой.
Он снова сжимает ладонь Кацуры, сжимает сильнее, чем это допустимо. Дернувшись, Котаро отступает на шаг, стараясь выпутаться из объятий Шинске - и они оба падают на футон почти так же неловко и обреченно, как катаны минуту назад – на пол.
Кацура скидывает с себя цепкие руки и укладывает Такасуги на лопатки. Обжигающе горячие пальцы пробираются под шелк кимоно, заставляя Шинске содрогаться от мягких прикосновений и тепла. Найдя, наконец, свежую рану, Кацура осторожно накрывает ее своей ладонью и свободной рукой слепо нащупывает что-нибудь для перевязки. Пользуясь моментом, Такасуги садится и властно притягивает к себе Кацуру за шею.
- Оставь мое плечо в покое, - хрипло шепчет он и диковато, самодовольно ухмыляется.
- Будет нелепо, если ты потеряешь сознание из-за кровотечения, - выдыхает Котаро, еле уловимо улыбаясь. И, уткнувшись в плечо Кацуры, Такасуги неожиданно для самого себя терпит прикосновения и грубую ткань, плотно обнимающую порез. Он отсчитывает секунды до момента, когда сможет пригвоздить Котаро к полу и подчинить своей власти хотя бы не ближайшие пару часов…
В темноте все - зыбко, размыто, неправдоподобно.
Мир плавится.
Время достаточно жестоко, чтобы иногда допускать бреши в наших принципах…
Комната постепенно светлеет под напором зари, и мрак в утреннем воздухе походит на комки черного пуха. Учиненный ночью погром прорисовывается все четче, но от этого кажется еще более искусственным.
Неаккуратная копия реальности.
Бутафория.
Кацура смотрит на гигантскую, вышитую золотом бабочку, наполовину утонувшую в пятне крови. Мир со времен его юности стал еще дальше от совершенства, как ему кажется. Люди, единые по духу, разорвали былые связи, как им кажется.
А впрочем, все нормально… Все по-прежнему…
Уже несколько минут висит уничтожающая тишина, нарушаемая только иноземной руганью под окном; уже несколько минут Такасуги следит за Кацурой так пристально, что кажется, в помещении становится жарче. Это может быть ненависть, но Кацура уверен - причина в ином…
Он сидит на полу, к Шинске спиной, сложив руки на коленях, и цепенеет при одном желании повернуть голову. Он не может заставить себя вымолвить и слова. Он не видит в полумраке, но знает, что в дальнем углу комнаты дремлет тяжелая стальная сфера, запущенная четыре часа назад, еще во время вторжения в комнату.
Через две минуты Кацуры здесь уже не будет.
Через три минуты комнаты отеля под номером 311 здесь уже не будет…
Хочется слышать, как бьется сердце, но в помещении царит лишь оглушительный вакуум…
Спустя сто двадцать секунд Кацура все еще не двигается с места.
Он помнит код отмены, но не шевелит ни единым мускулом.
Он должен решиться хоть на что-нибудь, но значимость этого блекнет перед разгоряченным дыханием в затылок и осторожным касанием плеч.
Эпилог (вне жанра, вне композиции, вне сюжета...).
Гинтоки: *возмущенно* Ой-ой, куда, по-твоему, делась нормальная Гинтама, автор-саааан!? Больше на Кацудраму похоже! Тебе не стыдно, что главный герой стал второстепенным персонажем, как Хасегава-сан, нэ?!
Мадао: *негромко* Я не второстепенный, я загадочный…
Гинтоки: *игнорируя* Тебе не стыдно, что в тексте ни разу не появилось клубничное молоко, нэ??
Хиджиката: Или майонез…
Гинтоки: Где плагиат и сортирный юмор, я спрашиваю?!
Автор: *назидательно* Это серьезное произведение...
Гинтоки: Почему я тогда такой странный? Сакамото, не спорю, хорошо получился – его, дурака, совсем мало было, и он все равно людей раздражает… Но я-то? Вот здесь вот в конце второй части: что значит «феерично притворяться спящим»??? Я никогда не притворяюсь, я РЕАЛЬНО сплю!
Автор: *недоумевая* Странно, что ты не возмущаешься по поводу коленей Кацуры…
Элизабет: *За это Джой еще поквитается с тобой..* *тушит сигару о клавиатуру автора*
Автор: *в глубокой капле*
Гинтоки: И вообще! Пейринг у тебя какой-то левый, автор-сан! Отправила бы лучше Шинске к Бонсаю – прекрасная пара полоумных придурков!..
Такасуги: *кровожадно* Умри, ублюдок!!!
Автор: Скажи еще спасибо, что я Гинтоки/Зура не написала…
Фруктовый Удар Самурая: Я не Зура, а Кацура!
Гинтоки: О-о-ой, и ты здесь? А теперь объясни автору, что она не имеет права на существование!
Фруктовый Удар Самурая: Я категорически не согласен, автор-сан. Я никогда не выставляю данные бомбы на такой долгий срок, максимум на…
Гинтоки: *хорошенько вдарив по голове Кацуре* Придурок! Это что ЕДИНСТВЕННАЯ твоя претензия???!!!
*начинается потасовка*
Шимпачи: *стоя в сторонке* Успокойся, Кагура. Главных героев всегда стараются задвинуть в фанфиках… *с трудом пытается удержать китайскую девочку*
Кагура: Про нас в тексте и слова нет! А ведь здесь даже эта беловолосая шлюшка упоминается!!!
Автор: *facepalm* Скажите мне, почему я с ними связалась...
Автор: ~Jacto~Reiji~ (I am totally exhausted =_=)
Бета: Акация-чан (да воздастся ей за труды ее)
Фендом: Gintama
Рейтинг: PG -13
Пейринг: Такасуги/Кацура (предположим, что 170=175)))
Жанр: кто его знает… аццкие приходы…, вначале что-то вроде модерн-ау потом слеш…
Дисклаймер: даже литеры были арендованы у Кирилла и Мефодия, что уж про героев говорить… да простит мое вероломство Сорачи-сама >_<
Саммари: Некая альтернативная реальность, по времени действия совпадающая с нашей. Начинается все далеко от Японии, с ранней юности героев, когда им еще нет 16, и восходит к их жизни после войны.
Предупреждение:
Оно Здесь
Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить.
М.М.Г.
М.М.Г.
читать дальше
Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренне любить.
М.М.Г.
М.М.Г.
Такасуги тихо улыбается своим мыслям и покидает оживленную улицу.
Он все еще не может решить, стоит ли ему обрезать короче волосы, рассыпая их в сложном беспорядке, и стоит ли класть бинты на левый глаз – который все равно не способен теперь различить ничего кроме тьмы - чтобы выглядеть более отталкивающим, чем он уже есть. Ровной поступью направляясь сквозь затхлый городской воздух, пропитанный бензином и безысходностью, рассыпая шаги по тротуарам, Такасуги задумывается над вероятностями.
Он размышляет, как отец отнесется к его умению мастерски обращаться со старой дедовской трубкой, забытой в дальнем ящике письменного стола и теперь перекочевавшей в сумку Такасуги. Позолота уже растрескалась на концах ее, но она все равно хранит терпкий, горький дух того давнего времени, когда звонкие поцелуи стали в городах далекой Родины слышались чаще, чем иностранный говор…, пусть даже старик, владелец трубки, провел всю свою жизнь в Нью-Йорке, торгуя антиквариатом…
Такасуги предполагает, как в случае его ошибки отец отнесется к периодической пропаже меча из угловой комнаты дома. И неужели никто не сможет уловить запах смерти, коим вскоре напитается безупречная сталь? Сам Шинске безошибочно чувствует ее, будучи еще ребенком, он слышал ее ладный танец в комнате матери задолго до того, как сердце женщины остановилось...
Конечно, руки Такасуги пока не достаточно крепки для катаны, но его дух уже достаточно силен, чтобы ее использовать. Голодная тварь скребется в подкорке сознания, погружая в него раскаленные от ярости когти. Он помнит их -- сверстников, которые позволили себе его оскорбить, сверстников, которые были достаточно опрометчивы, чтобы лишить его левый глаз зрения, и достаточно удачливы, чтобы избежать наказания. Пока что.
Как часто пропадают без вести распущенные подростки? По-настоящему Такасуги тревожит только необходимость избавляться от окровавленной одежды. В мести нет ничего противоестественного. Мир прост, пока ты можешь жить по племенным законам – око за око, зуб за зуб.
И никто не стесняет мировоззрение Такасуги. Он изумительно одинок, что вполне закономерно в восьмимиллионном городе, и он считает это достойнейшим из всех существующих состояний души. Одиночество – свобода. Не приходится расточать запал сердца на посторонние судьбы, не приходиться тяготиться бессмысленными связями, не приходится распутывать хитросплетения чужого характера. Только ты и Вселенная, доступная во всей своей необъятности.
Людей, которых окружающие с поразительной готовностью окрестили его друзьями, Такасуги оценивает как компаньонов, как верных последователей, потянувшихся за ним из своих личных мотивов; поймавших в его глазах слепящее, манящее пламя.
Люди, с которыми не нужно откровенничать.
Люди, которые ничего не требуют.
Люди в чем-то схожие с Такасуги.
Те, в ком юность заронила зерно неприятия к конформистам и жажду неустанной, остервенелой борьбы за свое будущее, а не тот пустой эскапизм, который подобно цепной защитной реакции от изувеченного общества заглатывает умы людей. Их немного, но вполне достаточно с точки зрения Такасуги. Достаточно, чтобы встряхнуть застоявшееся болото, которое все так слепо называют цивилизованным миром.
Меломан, сросшийся с наушниками: он претворяется, что ничего не слышит за гонгом музыки, но на самом деле умеет читать по губам и чувствует затылком малейший звук.
Юноша с соседней улицы, выжегший себе глаза ради возможности избавиться от иллюзорности видимого мира и прочувствовать его душу.
Дочь полицейского, которая выглядит хрупкой и мягкой, хотя ее рука не дрогнет даже при самой сильной пистолетной отдаче.
Любитель загадок и головоломок, способный поворачивать любую ситуацию выгодной гранью, словно в игре с монетой, имеющей одинаковые выигрышные стороны.
Помимо них есть еще три человека, совершенно отличных от всех, кого когда-либо знал Такасуги. Те, с кем пришлось сблизиться из любопытства – люди слишком необычные, чтобы их игнорировать, и слишком своенравные, чтобы за кем-либо следовать.
Такасуги не знал, как к ним относиться. И поскольку в его эмоциональную палитру не входило понятие о приятельских отношениях, он решил удостоить этих людей самым ценным из своих чувств – ненавистью. Но ненависть далекую от ее принятого определения - живую, холодную, вдумчивую. Эти подростки вызывали странное раздражение, от которого во что бы то ни стало не хотелось отказываться. Хотелось их изучить, хотелось понять их природу… И все же они тоже были частью того логичного, четко выверенного мира, которым жил Такасуги.
Однако нашелся человек, нарушавший его целостность, пробуждавший тот тип восторга, который у обычных людей принято звать любовью, и совершенно не имеет значения, какой именно из многих ее проявлений – важна абсурдность самого существования подобного чувства в сознании Шинске. Это все равно, что к атеисту бы по небесной лестнице снизошел сам Бог.
Было не мало душевные метаний. Сердечный ритм нелогично учащался, когда этот человек входил в классную комнату, беспричинно пропадало дыхание, когда он нагибался над плечом, следя за скольжением ручки по бумаге. Заряд терпения таял слишком быстро, чтобы долго продержать язык Такасуги за зубами…
Но к счастью, время достаточно жестоко, чтобы стереть в прах все исключения из наших принципов. А чужая смерть порой действует, как тугой корректирующий корсет, на сломленные спины былых убеждений…
Вот только сейчас Такасуги не думает ни о людях, соприкоснувшихся с его существованием, ни о жизненной иронии, сейчас, углубляясь в лабиринт заброшенных переулков, он размышляет над стратегией, которая позволила бы тихо и без проблем сократить число малолетних мерзавцев в этом городе.
***
Кацура невозмутимо отряхивает одежду от пыли и поправляет собранные в хвост волосы, съехавшие набок. Как ему кажется, беспричинная агрессия – не столько показатель ненависти, сколько невежества. Не всем ведь детям дано быть таким же рассудительными и спокойными, как он. Вот только это не повод оставлять злодеяния безнаказанными.
Сидя на земле, соседский мальчишка, который несколько минут назад неоднозначно нарывался на драку, потирает ушибы и ссадины. А ведь Котаро надеялся мирно и уединенно предаваться чтению в тенистом углу двора...
- У тебя джинсы порваны, - невозмутимо замечает Кацура, глядя сверху вниз на сверстника.
- Дурак, так сейчас модно! - огрызается тот, поднимаясь на ноги.
- Не стоит оправдываться. Если у тебя нет денег, купить новые, то ты можешь их просто аккуратно зашить, - почти с сочувствием в голосе отвечает Кацура, истолковывая покрасневшее от гнева лицо, как признак смущения. Разновозрастная группка мальчишек, следивших за потасовкой на расстоянии, хрюкает от сдерживаемого смеха.
Для Кацуры это новый город, новые люди, новые обычаи и новый период в жизни. Впрочем, его привычки и предпочтения чудеснейшим образом сохраняются неизменными, отчего с каждым днем все разительнее отличаются от вкусов других подростков вроде него. Вероятно, с подобным приходится сталкиваться тем тихим детям, что растут в компании одной только бабушки…
Кацуре нравится ретро стиль и многое из того, что связано с прошлым веком, чье дыхание в современном мире популяризованной культуры стремительно слабеет. И это странное пристрастие подбивает его на посещение всяческих ярмарок и чтение старых, архивных газет и журналов. Он может по памяти перечислить все барахолки и антикварные магазины в радиусе нескольких кварталов. Он может одолжить любой старый хитовый фильм, какой только придет в голову заядлому киноману.
Кацура не торопиться жить, не спешит срывать все невиданные доселе цветы за единый раз, а наслаждается каждым мгновением так долго, пока оно способно дарить ему радость.
Дворовым мальчишкам кажутся странными его почти пугающе аккуратная одежда и прямой открытый взгляд. Они спрашивают его имя.
- Космический капитан Кацура, - ни на миг не задумываясь отвечает Котаро и это признак того, что он чувствует себя несколько неуютно в чужеродной обстановке, хотя выглядит при этом так серьезно, что новые знакомые просто не могу его не воспринимать.
Котаро показывает им, как из подручных средств и железных банок испод газировки сооружать маленькие бомбы и перечисляет сто один способ устроить диверсию, хотя смутно подозревает, что обретенные приятели не знакомы даже с таким словом. Он пытается избавиться от их навязчивого присутствия весь день, но спасение приходит только под вечер. Скрывшись в зазоре между домами, Кацура торжествующе смеется и прямиком направляется в ближайший парк.
У него уже есть друзья и они достаточно несносны, чтобы ограничиться пока их общением.
Кацура сидит на траве у воды и шелестит оберткой от батончика. Он привык довольствоваться малым, пообещав себе не отвлекать душу и разум недостойными излишествами. Ему кажется, что миру недостает благородства и стабильности, ему кажется, что, в конце концов, когда-нибудь он сможет это исправить. Хотя Кацура не задумывается, как распорядится своей жизнью в дальнейшем, подсознательно он чувствует уверенность и некую предрешенность каждого шага…
- Ой, Зура, ты выглядишь потрепанным сегодня, - логично, что в таком огромном городе неприятности, имя которым Гинтоки, случайно набрели именно на Котаро, именно здесь и именно сейчас.
- Не Зура, а Кацура, - не поворачивая головы, повторяет он в бессчетный раз и прячет кинологический журнал за пазуху. За спиной среброволосого маячит еще пара школьных друзей и Котаро смиренно отказывается от вожделенного покоя.
Сакамото и Такасуги располагаются на скамейке сбоку, разговаривая о чем-то так долго и спокойно, что это начинает настораживать. Гинтоки же опускается на траву поблизости, долго крутится и ворочается, так что, в конечном счете, его голова оказывается на коленях Кацуры.
Правда, в том, что Гинтоки совершенно параллельно, куда свою голову приткнуть, много важнее принять спасительно горизонтальное положение, чтобы погрузиться в благодатную дрему. Котаро достаточно свыкся с этим явлением, чтобы не считать его противоестественным.
Со стороны скамейки доносится змеиное шипение Такасуги и виноватый смех Сакамото, за которыми следуют звуки борьбы.
Значит все нормально. Значит все по-прежнему.
Кацура непроизвольно задумывается, как судьба сумела так прочно связать между собой всех этих странных людей и ему кажется, что ни одной из параллельных вселенных не удалось бы повторить сей чудной опыт. Тихо улыбаясь, Кацура разглядывает цветастую бабочку, примостившуюся на самой непослушной серебряной пряди Гинтоки, который продолжает феерично притворяться спящим.
Уже несколько минут стоит полнейшая тишина, нарушаемая только криками детей на противоположном берегу маленького озерца. Уже несколько минут Такасуги следит за Кацурой так пристально, что Котаро всерьез задумывается, насколько буквальным может оказаться выражение «испепелить взглядом». Возможно, конечно, вместе со своим левым глазом Шинске напрочь потерял и способность смотреть на людей доброжелательно, даже в те редкие мгновенья, когда не хочет их убить. Но сейчас ведь причина в ином…
Кацуре хочется понять, откуда черпает силы эта бездонная ненависть, но в данный момент значимость этого блекнет перед раскрасневшимся закатным небосводом.
***
Заброшенный храм тих и темен. За его стенами мир рушится. За его стенами мир раскалывается на части. Где-то вдали, у горизонта пробуждается многоголовая машина порабощения – гигантский, покинувший свои воды левиафан из тел и военной техники; тысячи ног движутся под такт его дыханию сюда, к священным развалинам. Земля вздрагивает, и с потолка то и дело сыплется раскрошенный камень и пыль, но безмолвие плещется в храме, словно вода в глиняном сосуде, сохраняя его величественную атмосферу. Последние пару недель он служит убежищем восстания, но, судя по всему, сегодня крепкие стены дадут трещину...
В одной из комнат Такасуги наспех заматывает руку бинтами.
Впервые услышав музыку войны, принесенную бризом из-за океана, с берегов страны, которую он любил, ни разу не видя, Шинске сорвался с места, очертя голову. Он знал, что пришло время расчехлить свою гордость, и впервые чувствовал, что его сердце по-настоящему бьется, что тело наполняется упрямой жизненной энергией. Но не он один был готов вплавь пересечь океан. Теперь Такасуги с товарищами связывали не только общие воспоминания, но и единая цель…
В комнату врывается Кацура, торопливо поправляя ножны непослушными пальцами. От него веет холодом ночи и усталостью.
- Нам нужно обдумать пути отступления, Шинске. Сегодня враг будет слишком многочисленным…
Такасуги вскидывает голову и пронзительно смотрит на Кацуру своим единственным глазом, прислушивается к грому надвигающейся издалека битвы, после чего медленно произносит:
- Снова и снова, и снова. Каждый раз одно и то же, - он зло щурится. - Если мы будем постоянно пятиться, то, в конце концов, нас потеснят к самому океанскому берегу и столкнут в воду…
- Если нас просто уничтожат здесь и сейчас, то в будущем не останется никакой надежды, - настойчиво возражает Кацура. - В противном случае у нас будет шанс….
- Шанс снова сбежать, когда опять прижмут к стенке, - привычная усмешка рассекает лицо Шинске. – В этот раз мои люди не пойдут на попятную. И я не желаю больше ничего слышать, - бросает он через плечо, уже направляясь к выходу.
Кацура догоняет Такасуги у дверей и, пригвоздив к стене за плечи, пристально смотрит в лицо, надеясь убедить хотя бы грубой силой:
- Ты готов так легко вести их на бессмысленную смерть?! Слишком рано, чтобы впадать в отчаяние! Еще не пришло время последнего сражения!
- Ты сам-то веришь в свои слова?... Нас будут сжирать небольшими партиями на протяжении многих месяцев или проглотят сегодня за один раз! Я не вижу разницы!!! – глаз Такасуги широко распахнут и в нем читается такое откровенное безумие, что на понимание рассчитывать не приходится. Кацура опускает руки.
- Послушай меня хотя бы сегодня, - тихо произносит он и добавляет почти беззвучно:
- Пожалуйста.
Такасуги видит в его газах проблеск мольбы, такой же неожиданный, яркий и упрямый, как проблеск катаны в плотных вражеских рядах. И Шинске против собственной воли подается вперед, на мгновенье соприкасаясь с Кацурой губами, совершенно невесомо, поскольку тот вздрагивает, удивленно пытаясь отступить на шаг. Но Такасуги с силой обхватывает его руками, прижимаясь всем телом, прощупывая под бинтами и грубой тканью гибкую спину с проступающими ребрами, еще свежие раны, касание которых вызывает у Кацуры болезненные стоны и импульс дрожи. Такасуги неожиданно доверительно прячет лицо на плече, ощущая только запахи стали, пороха и взрыхленной снарядами земли, намертво въевшиеся в кожу и одежду, заглушающие, подавляющие собой все человеческое. Губы касаются воротника, шеи, торопливо и резко перебираясь вверх, оставляя засосы на лихорадочно горячей коже, под которой все ощутимее бьется жизнь.
Плотно закрыв глаза и стиснув зубы, Кацура чуть отклоняет голову, открываясь навстречу поцелуям, и сдерживает рваное дыхание. Он зарывается пальцами в волосы Такасуги, резко и с силой оттягивает назад, чтобы перехватить инициативу и надолго прижаться к губам - страстно, почти задыхаясь.
Он слышит далекие крики, вспыхивающие в сознании щелчками кнута, слышит, как иноземные снаряды разрываются в нескольких километрах отсюда, разбрасывая комья земли и человеческой плоти. Каждый удар резонирует в груди, в каждом поцелуе чувствуется дрожь боевых машин.
Они уже здесь. Оголодавший левиафан уже накрывает своей тушей подходы к храму...
Где-то за стеной раздаются быстрые шаги. Их словно подлаживают под канонаду выстрелов, но Такасуги все равно узнает эту походку, все равно различает ее за гулом и громом. Не прерывая поцелуй, он слепо и торопливо нащупывает дверную щеколду справа от себя, но Кацура перехватывает руку – он тоже все слышит. В отместку Шинске сердито кусает его нижнюю губу, все еще крепко удерживая в своих объятьях. Секунда немой борьбы и Кацура отшатывается назад, вытирая рукавом кровь в уголке рта. Он смотрит диковато и осуждающе, только сейчас понимая, сколь странно и неуместно было все только что произошедшее. Быстрым движением он распахивает дверь прямо перед лицом Гинтоки, серьезного и собранного как никогда.
- А, Зура? – тяжело дыша после бега Широяша переводит взгляд на прислонившегося к стене Такасуги, который, недовольно щелкнув языком, зажигает кисеру. – Куда вы двое пропали? Уже прорвано первое кольцо обороны!
Иноземная интервенция… Впервые Такасуги ненавидит ее настолько люто.
- Пошли! - говорит ему Кацура, отводя взгляд и направляясь на выход.
- Эй, Зура, - голос преувеличенно спокоен, из зацелованных губ вырывается струя терпкого, ароматного дыма, такого же серого и густого, как тот, что затягивает небо над полем битвы. – В скале за храмом есть проход, заслоненный камнем. Если станет слишком уж жарко - мы будем уходить через него…
Уже минуя коридор, Гинтоки склоняется к Кацуре и, глядя в спину Шинске, спрашивает в пол голоса:
- Ой, ой. Как тебе, черт подери, удалось убедить Такасуги?
И в ответ Кацура только неопределенно хмыкает, ускоряя бег.
****
- Зачем ты пришел? – в голосе – насмешка, в удивлении - фальшь. До середины разрубленный сямисен продолжает удерживать катану Кацуры, и Такасуги довольно скалится, крепче стискивая испорченный инструмент. При касании наточенной стали струны лопаются со звуком, напоминающим крик женщины.
- Сначала Бенизакура, теперь уничтоженное подразделение Джой на востоке города…, - в глубине глаз дрожат упрямые лунные блики, меж бровями от напряжения залегла вертикальная морщинка - Юность Благородной Ярости во всей своей красе. Кацура сильнее налегает на меч. - Убив тебя, я окажу услугу этой стране!
- О, - иронично восклицает Такасуги, - я одобряю месть.
Сямисен с треском распадается на две части и это дарит Шинске краткий миг, чтобы дотянутся до своей катаны. Он наотмашь отражает следующий же удар с таким остервенением, что высекает сноб искр, оттесняя Кацуру дальше на балкон. В лунном свете мечи при каждом движении рассыпают серебро бликов.
Такасуги делает еще пару молниеносных выпадов, вспарывая лезвием воздух и опаздывая всего на долю секунды. Успешно увернувшись оба раза, Кацура отталкивается от балконных перил и, приняв более выгодное местоположение, переходит в атаку. Но Шинске продолжает улыбаться:
- Знаешь, Джой сейчас словно многоголовый дракон, который отгрызает себе головы от собственного бессилия, - мечи с лязгом встречаются. Сталь хрипит и вздрагивает от соприкосновения. - Ты ведь понимаешь, что революция не должна быть многоголосой, она должна быть подобна направленному клинку, - катаны с визгом расходятся для еще нескольких сильных, звонких ударов. - Мы – костяк сопротивления, авангард нового мира…
Надвигаясь на противника рывками, Кацура подстраивает свою речь под выпады:
- Уж не думаешь ли ты, что сможешь сплотить Джой вокруг себя?! Ты – дикий зверь, не знавший ни цепей, ни привязанности, пригодный только разрушать…!
Кацура блокирует удар; меч Такасуги скользит по его, концом вычерчивая на стене изгибистую линию.
- Считаешь, что видишь меня насквозь, нэ, Зура? – еще один взмах и несколько длинных черных локонов падают на пол. - Только разрушив прогнившее додзе, можно построить новое на его месте. И все группировки, которые не разделяют эту единственно верную позицию, должны - исчезнуть!!!
- Так почему бы тебе не начать с человека, который приемлет ее меньше всего!?
Они снова скрещивают мечи с еще большим остервенением, и Такасуги чуть наклоняется вперед, с уже знакомым безумным выражением распахивая свой единственный глаз:
- Этого человека бывает чертовски, чертовски сложно найти и просто невозможно, невозможно выманить…
Лишь только разведя катаны, самураи тут же кидаются друг на друга. Левой рукой Кацура ловит лезвие метнувшегося к нему меча, и его собственный, двигаясь по инерции, впивается Такасуги в предплечье. Тот, вскинув голову от боли, перехватывает рукоять поверх руки Кацуры, не позволяя катане глубже вгрызаться в плоть.
И опускается тишина.
Кацура на миг задыхается, понимая страшную правду. Чтобы он снова возвратился в город, Такасуги забрал двадцать семь жизней; чтобы привлечь к себе внимание, Такасуги сравнял с землей убежище Джой; чтобы ускорить появление Котаро, Такасуги не прятался и отпустил всю охрану. И сейчас Такасуги даже не пытался по-настоящему задеть Кацуру, потому что ему нужна не битва и не победа…
- Ненавижу, - заворожено уставившись на Котаро, шипит Шинске и плотно стискивает зубы. Его дыхание дрожит, рукав его кимоно почти насквозь пропитался кровью. Ему достаточно одного движения, чтобы высвободить катану из руки Кацуры, достаточно одного движения, чтобы рассечь податливую плоть, но Такасуги не делает этого.
– Я тебя ненавижу, - повторяет он.
- Я знаю, - тихо шепчет Кацура.
И оба меча почти единовременно падают на пол.
Такасуги порывисто притягивает к лицу окровавленную ладонь своего недавнего соперника и прижимает к щеке, оставляя на коже влажный, алый отпечаток, ощущает ее жар и дрожь. Ощущает сухие губы на виске, на лбу, на своих губах. Долго, самозабвенно, упиваясь каждым наклоном головы, каждым стоном и вздохом. Тело ломает сладостная истома, переплетенная с пульсирующей болью, источник которой уже неопределим.
Кацура отстраняется, чтобы дать себе отдышаться - на языке остается горечь и привкус крови. Все это кажется неправильным, все это противоречит его природе, но Котаро позволяет себе с головой окунуться в этот омут. Он излишне осторожно касается повязки на левом глазу, словно желая смахнуть растекшиеся по ней тени, и ловит осколок легкой усмешки. Кацура не помнит, чтобы когда-нибудь видел лицо Шинске полностью и тянет за кончик бинта, но его останавливает сильная рука, вовлекая в еще один напористый, резкий поцелуй.
Перебирая мягкие, гладкие локоны, словно струны арфы, Такасуги трется своей щекой о щеку Кацуры, медленно опускается к шее и зарывается лицом в копну прямых черных волос, которые пахнут травами и полевыми цветами. Он сталкивает с острых, мнимо хрупких плеч тяжесть одежды и жадно припадает к обнаженной коже, целуя ее, кусая ее. Пальцы как когда-то скользят по ребрам, извлекая сдавленные стоны... Изысканный музыкальный инструмент.
Такасуги ловит горячее дыхание на плече и ускоряющийся бой сердца, стук крови в ушах и неразборчивый шепот…
Кто-то называет это мелодией.
Кто-то называет это сиянием.
Такасуги считает это изысканной пыткой.
Он снова сжимает ладонь Кацуры, сжимает сильнее, чем это допустимо. Дернувшись, Котаро отступает на шаг, стараясь выпутаться из объятий Шинске - и они оба падают на футон почти так же неловко и обреченно, как катаны минуту назад – на пол.
Кацура скидывает с себя цепкие руки и укладывает Такасуги на лопатки. Обжигающе горячие пальцы пробираются под шелк кимоно, заставляя Шинске содрогаться от мягких прикосновений и тепла. Найдя, наконец, свежую рану, Кацура осторожно накрывает ее своей ладонью и свободной рукой слепо нащупывает что-нибудь для перевязки. Пользуясь моментом, Такасуги садится и властно притягивает к себе Кацуру за шею.
- Оставь мое плечо в покое, - хрипло шепчет он и диковато, самодовольно ухмыляется.
- Будет нелепо, если ты потеряешь сознание из-за кровотечения, - выдыхает Котаро, еле уловимо улыбаясь. И, уткнувшись в плечо Кацуры, Такасуги неожиданно для самого себя терпит прикосновения и грубую ткань, плотно обнимающую порез. Он отсчитывает секунды до момента, когда сможет пригвоздить Котаро к полу и подчинить своей власти хотя бы не ближайшие пару часов…
В темноте все - зыбко, размыто, неправдоподобно.
Мир плавится.
Время достаточно жестоко, чтобы иногда допускать бреши в наших принципах…
Комната постепенно светлеет под напором зари, и мрак в утреннем воздухе походит на комки черного пуха. Учиненный ночью погром прорисовывается все четче, но от этого кажется еще более искусственным.
Неаккуратная копия реальности.
Бутафория.
Кацура смотрит на гигантскую, вышитую золотом бабочку, наполовину утонувшую в пятне крови. Мир со времен его юности стал еще дальше от совершенства, как ему кажется. Люди, единые по духу, разорвали былые связи, как им кажется.
А впрочем, все нормально… Все по-прежнему…
Уже несколько минут висит уничтожающая тишина, нарушаемая только иноземной руганью под окном; уже несколько минут Такасуги следит за Кацурой так пристально, что кажется, в помещении становится жарче. Это может быть ненависть, но Кацура уверен - причина в ином…
Он сидит на полу, к Шинске спиной, сложив руки на коленях, и цепенеет при одном желании повернуть голову. Он не может заставить себя вымолвить и слова. Он не видит в полумраке, но знает, что в дальнем углу комнаты дремлет тяжелая стальная сфера, запущенная четыре часа назад, еще во время вторжения в комнату.
Через две минуты Кацуры здесь уже не будет.
Через три минуты комнаты отеля под номером 311 здесь уже не будет…
Хочется слышать, как бьется сердце, но в помещении царит лишь оглушительный вакуум…
Спустя сто двадцать секунд Кацура все еще не двигается с места.
Он помнит код отмены, но не шевелит ни единым мускулом.
Он должен решиться хоть на что-нибудь, но значимость этого блекнет перед разгоряченным дыханием в затылок и осторожным касанием плеч.
Эпилог (вне жанра, вне композиции, вне сюжета...).
Гинтоки: *возмущенно* Ой-ой, куда, по-твоему, делась нормальная Гинтама, автор-саааан!? Больше на Кацудраму похоже! Тебе не стыдно, что главный герой стал второстепенным персонажем, как Хасегава-сан, нэ?!
Мадао: *негромко* Я не второстепенный, я загадочный…
Гинтоки: *игнорируя* Тебе не стыдно, что в тексте ни разу не появилось клубничное молоко, нэ??
Хиджиката: Или майонез…
Гинтоки: Где плагиат и сортирный юмор, я спрашиваю?!
Автор: *назидательно* Это серьезное произведение...
Гинтоки: Почему я тогда такой странный? Сакамото, не спорю, хорошо получился – его, дурака, совсем мало было, и он все равно людей раздражает… Но я-то? Вот здесь вот в конце второй части: что значит «феерично притворяться спящим»??? Я никогда не притворяюсь, я РЕАЛЬНО сплю!
Автор: *недоумевая* Странно, что ты не возмущаешься по поводу коленей Кацуры…
Элизабет: *За это Джой еще поквитается с тобой..* *тушит сигару о клавиатуру автора*
Автор: *в глубокой капле*
Гинтоки: И вообще! Пейринг у тебя какой-то левый, автор-сан! Отправила бы лучше Шинске к Бонсаю – прекрасная пара полоумных придурков!..
Такасуги: *кровожадно* Умри, ублюдок!!!
Автор: Скажи еще спасибо, что я Гинтоки/Зура не написала…
Фруктовый Удар Самурая: Я не Зура, а Кацура!
Гинтоки: О-о-ой, и ты здесь? А теперь объясни автору, что она не имеет права на существование!
Фруктовый Удар Самурая: Я категорически не согласен, автор-сан. Я никогда не выставляю данные бомбы на такой долгий срок, максимум на…
Гинтоки: *хорошенько вдарив по голове Кацуре* Придурок! Это что ЕДИНСТВЕННАЯ твоя претензия???!!!
*начинается потасовка*
Шимпачи: *стоя в сторонке* Успокойся, Кагура. Главных героев всегда стараются задвинуть в фанфиках… *с трудом пытается удержать китайскую девочку*
Кагура: Про нас в тексте и слова нет! А ведь здесь даже эта беловолосая шлюшка упоминается!!!
Автор: *facepalm* Скажите мне, почему я с ними связалась...
@темы: фанфик, Gintama, OhMyGaga
-
-
19.07.2011 в 00:58Теперь к обратной стороне медали: конечно, маленький шиппер внутри меня кричит и негодует)) Притом дело даже не в самом пейринге, а в том, как ты его раскрыла: Кацура у тебя почти сверху, а я не люблю его сверху, ну совсем. Зато за раскрытие его перса отдельно - мятная печенька, ты знаешь его пожалуй даже лучше меня) Кстати, история про отступление в точности повторяет сюжет одной додзи, откуда я и брала момент про "ты только догадался")) Видишь, всё уже придумали до нас ^^
И по части сюжета: я поняла, к чему ты стремилась. И поэтому ты должна срочно прочитать Се ля ви, я как раз недавно его нашла и вспомнила. На мой взгляд это лучший образец драмовых фанфиков со смертями в конце и пробирает, да, до костей. Круче обдолбанного доктора и Петти. Круче Склада и даже круче моего любимого Художника, он вгонит тебя в депрессию, зато ты поймёшь, а может не поймешь и просто насладишься велиеколепным исполнением произведения такого вот типа.
Отдельное спасибо за послесловие, и за мою любимую Элизабет-чан <3 Очень мило и в духе Гинтамы)
Ошибок бросающихся в глаза нет, пара запятых, и я сомневаюсь в существовании слова "изгибистый" ну да тебе лучше знать)))
А в остальном - это обязательно должно быть размещено на сообществе и ты точно сорвешь авации с шипперов))))))) и обязательно с послесловием
З.Ы Такасуги потерял глаз как раз на войне, но это Сорачи не прав, поскольку он разбирается в герое гораздо хуже тебя Даша-сама) Так всё гораздо гармоничнее))
-
-
19.07.2011 в 01:09Вот ссылочка на Се ля ви - наслаждайся) надеюсь запись откроется)) и не обращай внимания, что оно по сасунару - читай как ориджинал)
А ещё меня поразил твой рейтинг: ты обещала мне целых две нц-сцены, а тут не было ни одной
Кстати, учитывая мою традицию писать бешеный кроссовер по любимым на данные момент фэндомам, то скоро жди помесь Гинтамы и мерлина))))) *буду рада, если ты подкинешь мне пару идей)) и на этот раз да - чистый. незамутнённый стёб))
-
-
19.07.2011 в 01:42Я рада, что ты мной горда, даже при том, что я сама недовольна собой в этот раз, за исключением последней части...
Кацура не должен быть сверху! Он и не будет! Ты же видела строку "Пейринг", видела?))) Просто в отличаи от фанфа по Торубле боттом у меня проявляет активность. Мы ведь не хотим превращать Кацуру в кукляху и уделять все время только действиям топа, а в данном случае Такасуги. Кроме того... персонажи меня не слушаются... -_- я хочу так, а они эдак...
Над образом Кацуры работала усердно) Рада, что ты им осталась довольно) Это, пожалуй, самый важный комплимент)
Хех. Я ведь даже не брала додзи за основу. Что поделаешь. Стандартное мышление никто не отменял))
Ты имеешь в виду, что я стремилась к драме?) автор сам себя не разумеет (и если что, это не десфик, просто я предлагаю читателю самому угадывать дальнейшие действия Кацуры >_<
Я знала, что тебе про Элизабет понравится)) А на счет слова изгибистый я тоже сомневалась, но мой ворд его не подчеркнул, так что я спокойна)
Ох да. Сообщество. *тоскливо косится на текст* Ну да ладно, после Торублы, которую я выставила на сообществе не слешевого профиля, мне ничего не страшно. Так что может завтра заброшу и спрячусь в окопе...0о
ЗЫ: Это была такая изысканная насмешка с целью указать на мою неточность? 0о
Если что я говорила про искажение фактов и тому подобное в предупеждении...))
ЗЫЫ: Я конечно понимаю, что несколько не оправдала ожиданий, но все же это был первый опыт по Гинтаме, а по ней, как ни странно, писать было довольно таки непросто. >_<
-
-
19.07.2011 в 01:50-
-
19.07.2011 в 01:52Э? Две последние части для тебя недостаточны? 0о Ты же знаешь, что я дальше обнимашек и поцелуев не захожу?
Голос дракона уводит Мерлина в далекую островную страну и еще-не-король отправляется следом)
Ну или Артур на задание, а Мерлин следом, ну или спасать Гвен, которую туда утащили злае аманто))) Начну смотреть, скажу точнее)
-
-
19.07.2011 в 02:06я наоборот подумывала о перемещении йородзуи в камелот... ну да ладно))
-
-
19.07.2011 в 02:09Не ну выставлять я в любом случае буду) Да и тебе, как бывалому волку, я верю на счет рейтинга Такасуги в нашем советском фендоме)
Понравится - получу силу респекта и стимул для дальнейшего творчества, нет - пару недель посвящу беспросветному ангсту, потом реабилитируюсь)
обязательно почитаю)
А ты им устрой взаимные перемещения между мирами)
-
-
19.07.2011 в 02:17Если я напишу тру НЦ-сцену - ты ее читать не будешь.
Я тебе просто на просто не позволю >_>
-
-
19.07.2011 в 18:49-
-
19.07.2011 в 19:28самое действующее вот)))
-
-
20.07.2011 в 12:25-
-
20.07.2011 в 19:20