ЛикБез. =)

[6666jacto9999]

Ты главное не торопись =3
Напоминаю, вот так выглядит Каваками Бансай.



Напоминаю, вот так выглядит Такасуги Шинске.



Вот так выглядит их пейринг, если убрать излишний для тебя садизм =3





ну это я просто откопала вдруг и меня вынесло =3





Не хотелось бы мотивировать тебя исключительно на мрачную сторону дела и ангст, раз ты уже определилась с тематикой, но оставляю ссылки на случай, если, вдруг, понадобитсяне боись, большого по ним не пишут
два драбблика в мрачных тонах чисто по Такасуги:
cloudland.diary.ru/p171109677.htm
eleonore.diary.ru/p83188000.htm

gintama-comm.diary.ru/p136470545.htm здесь рейтинг высокий, но это самое лучшее из всего, что я читала. и ярко присутствуют традиционные мотивы музыки))

Ссылка была утеряна, так что кидаю текст сюда =)

Бансай думал, что их первый поцелуй будет другим. Непременно в воздухе, на деревянной палубе под ночным небом со всполохами далекого пожара внизу и сладким запахом дыма. Ну, в общем, как бы не наивно это звучало, он думал, что их первый поцелуй будет… романтичным.
Но все вышло совсем не так.
Они укрывались в небольшом плавучем домике, взятом напрокат: тесная рубка управления и пустая жилая комната, выстеленная татами. Вторые сутки лил дождь. Только что завершились очередные муторные переговоры с очередными сомнительными типами, жаждущими своего куска власти. Шинске был хмур и немногословен. В какой-то момент он замолчал совсем и просто смотрел на обильно потеющих чинуш, пока те ползком не допятились до выхода и удрали.
Шинске раздвинул седзи, облокотился на раму и не оборачиваясь сказал сидящему у стены Бансаю:
— Смени стоянку.
Он вышел под дождь, завел двигатель и повел лодку вверх по каналу, высматривая нужные причальные фонари. С Шинске что-то творилось. Бансай мог с уверенностью сказать это по его меняющейся мелодии. Она… словно сбивалась с ритма. Почти незаметно, на какие-то ничтожные доли такта, но от этой практически неуловимой дисгармонии мурашки бежали по спине.
Бансай причалил к знакомому пирсу, бросил монету смотрителю и предупредил, чтобы их не беспокоили. Тот кивнул и потушил фонарь над их причалом.
Дождь лил все сильнее, и Бансай нырнул в комнату, на ходу сдирая промокший насквозь плащ.
Шинске все так же стоял у окна спиной к нему. Низко опустив голову. Вцепившись в раму двумя руками.
Бансай пошатнулся, как от удара.
Мелодия рушилась. Дико ломала темп, срывалась в бьющее по ушам крещендо. А потом начала гаснуть, тонуть в ужасающе быстром переборе.
Шинске медленно повернулся к нему и произнес чужим голосом:
— Бансай…
Из уголка широко раскрытого глаза текла капля крови.
На подгибающихся ногах Бансай шагнул вперед, и тут Шинске упал. Бансай рванулся вперед и подхватил выгнувшееся в судороге тело у самой земли.
Музыка переросла в невыносимый визг и хрип.
Шинске бился в агонии, и он не мог его удержать. Под рукой ничего не было. Ничего, чем можно связать дергающееся в конвульсиях тело. Остановить хоть чем-то!
Струны сами скользнули в руки, обвились вокруг пальцев. Оставалось только ухватить их покрепче и направить.
Первая струна — связать вместе ноги.
Вторая струна — обвить руки от запястий до локтей. Осторожно, осторожно, чтобы не разрезать вены.
Третья струна — поверх второй оплести запястья, согнуть руки в локтях и крепко привязать к груди. Навалиться сверху, что есть силы прижать к полу, чтобы Шинске не шевелился, не врезал металл себе глубже в плоть.
Не помогало! Тело под ним билось дико, немыслимо. Струны рвались из рук, впивались и резали кожу. Рубашка и брюки пропитывались кровью Шинске. Бансай не знал, что еще ему сделать, чтобы…
Мелодия исчезла, оставив после себя единственный звук.
Дзинь!
Звук рвущейся струны. Как удар ножа.
Дзинь!
Бансай застонал от ужаса. Он знал, что будет, когда лопнет последняя струна. Знал, что ему придется тогда сделать.
— Шинске… пожалуйста… не надо. Не надо…
Он не верил в богов, но сейчас он взмолился всем богам сразу, взвыл отчаянно. Умоляю, все, что угодно, только не это, только не так, помогите, что мне делать, что делать, умоляю, помогите!
От ужаса, от безнадежности, от безумного порыва сделать хоть что-то, что-нибудь, что угодно, лишь бы только остановить его, Бансай поцеловал Шинске в сведенные судорогой губы.
Это был не поцелуй любви, это был поцелуй отчаяния.
Но Шинске замер. Перестал вырываться. Лишь на секунду, на жалкую секунду, но перестал. И Бансай поцеловал его снова. И снова. И снова. Страстно, нежно, яростно, долго, быстро, робко, легко, мучительно, ненасытно. Двигаясь все ниже, к шее, ямке между ключиц, прижатым к груди пальцам, окровавленным запястьям… Металлический вкус струн. Металлический вкус крови. Ниже, ниже, еще ниже. Пупок, живот, пах… Ниже, ниже, еще ниже. К источнику жара, от которого кружится голова, сбивается дыхание.
Шинске, беззвучно кричат эти поцелуи, пожалуйста, вернись! Вернись сюда, в этот мир, в эту комнату, в это тело. Вернись ко мне. Не сдавайся, не уходи, только не так! Вернись. Пожалуйста. Ты мне нужен, я люблю тебя, я не могу без тебя. Пожалуйста!
Простые, банальные слова. Простые, банальные действия. То, что Бансай никогда не позволял себе до этого. А теперь торопился сказать, пока… пока не…
В оглушительной тишине родился первый звук. Чистая глубокая нота. Бансай замер, потом поднял голову и неверяще взглянул в запрокинутое, бледное до синевы лицо. У Шинске разжались искусанные губы, легонько вздрогнули ресницы. Мелодия зазвучала снова — набирающая силу, чуть вибрирующая от напряжения и эмоций. Давно выученная наизусть… и в то же время другая, почти незнакомая. Такая… прекрасная. Бансай закрыл глаза, вбирая в себя эту новую песню.
Шинске глубоко вздохнул и сказал будничным тоном:
— Бансай, развяжи меня.
Таким же тоном он говорил «закрой дверь».
— Да, сейчас, — пробормотал Бансай.
Пока он распутывал струны, оба молчали. Шинске лежал, повернув голову к окну и, кажется, совсем не замечал, что истекает кровью. У них ведь где-то были бинты? В крайнем случае, можно разорвать на полосы рубашку. Только сначала надо принести воды и промыть раны. И быстро.
— Принесу воды, — сказал он, вскакивая на ноги.
— Бинты были в аптечке в рубке, — равнодушно произнес Шинске. Он все так же смотрел на дождь за окном.
Бансай выскочил на палубу и только там позволил себе громко всхлипнуть от облегчения.
Все закончилось, все, слава богам, закончилось. В комнате лежал прежний Шинске — тот, кого он встретил когда-то и тогда же поклялся, что останется с ним до конца. Нет, не прежний. Что-то изменилось. Бансай вспомнил новую тему, что вплелась в старую мелодию. Вплелась и через минуту растворилась в ней без следа. Но Бансай помнил ее. Помнил и уже хотел услышать ее снова. Может, она прозвучит, если он наберется смелости и поцелует Шинске снова?
Бансай не знал наверняка. Но он это выяснит, обязательно выяснит.
В конце концов, он же должен написать свою лучшую в жизни песню