Автор: Я
Бета: бета, сама про себя все знает
Фендом: Гинтама
Жанр: Гинтама + слеш
Рейтинг: могу в третий раз написать Гинтама >: D
Пейринг: Гинтоки/Кацура и прочие
Синопсис: Новый Год. В первой части – череда реминисценций и активная рефлексия со стороны Гинтоки. Во второй части – основное действо в стане Йорозуя.
Предупреждения: ООС и т.д и т.п…автор сам в шоке от написанного...
Для случайных людей: перепост с указанием ссылки -- www.diary.ru/~6666jacto9999/
Дополнительно:
Cун – японская мера длинны, равная примерно трем см.
Кадомацу - новогоднее украшение в Японии, изготовляется обычно из сосны, бамбука, папоротника и других предметов, перевязанных соломенной верёвкой. Выставляется на улице перед входом в дом или квартиру. Считается приветствием божеству Нового года и его временным пристанищем
Читайте здесь
I
Снег. Насквозь пропитанное звездным мерцанием небо нависает над городом, затянутым в кристально белый фрак, словно какой-то изысканный заграничный аристократ. Дух чужеземного праздника въедается в стены домов и промерзшую землю, с каждым годом все прочнее и прочнее оседая в сознании людей, вытесняя и опрощая древние традиции. Он растекается по пульсирующим венам гирлянд в каждый переулок, в каждый позабытый закуток, вспыхивая искусственными звездами и зазывающими вывесками.
Опожаренный огнями, перевитый широкими улыбками город не спит, замерев в очаровании перед последней, предновогодней ночью.
Плотно зажмурившись и часто заморгав, Гинтоки недовольно вздыхает и шумно поворачивается спиной к окну, к заглядывающим в спальню слепящим лампочкам с дома напротив.
Скоро на этом боку станет лежать невыносимо, но подниматься с футона и задергивать шторы настолько лень, что лучше уж терпеть эти муки.
В доме тихо – слышно лишь как изредка Садахару скребет лапами по полу, догоняя свою мнимую добычу, но Гинтоки знает, что ни Шимпачи, ни Кагура не спят в предвкушении следующего дня и следующей ночи, как, должно быть, и многие в городе, охваченные этим новогодним ажиотажем.
Их тревожат приглушенные звуки улицы, дух праздника, просочившийся сквозь щели в оконной раме, размышления, навеянные медленным падением снега и запахом хвои.
Глава Йорозуи тоже не может уснуть, но его тревога иного рода, хоть и сам он пока не находит ее источник.
Новый год...
Новый год, как не странно, всегда вызывал у Гинтоки стойкие ассоциации с Кацурой. Не столько потому, что этот праздник был единственным днем в году, когда лидер Джой появлялся под дверью абсолютно ожидаемо и с завидной пунктуальностью, сколько потому, что Кацура был единственным из класса Шое-сенсея, кто сделал Гинтоки подарок в новогоднюю пору в первый год знакомства…
…Ну, что мог преподнести осиротевший ребенок своему товарищу в этот удивительный праздник, тогда еще окутанный некой аурой волшебного таинства? Вероятно, то, что было его собственным заветным желанием.
В небольшой, плотно запечатанной коробочке, перевязанной бледными лентами, которые когда-то были полами чьего-то парадного кимоно, оказался драный подобранный на улице котенок, коего ранее явно пытались помыть и привести в божеский вид, хоть и безуспешно.
Перепуганное, разъяренное духотой маленького пространства и долгой тряской животное, сверкнув ошалелыми глазами, решило дать бой первому же существу, оказавшемуся в поле зрения, и вылетело из своего картонного плена, как пробка из бутылки шампанского, стоило коробке распахнуться …
Тогда Гинтоки еще долго и свято верил, что три продольные царапины через левый глаз останутся с ним навсегда, как светлая память, и одно время даже твердил, что перекрасится в рыжий и станет пиратом…
…Ветер с шумом швыряет горсти снежинок в окно спальни, и стекло еле слышно подрагивает в такт звону колокольчиков на другом конце улицы. Натягивая одеяло так, что оно касается щеки, Саката смыкает веки и отчетливо видит крыльцо, куда, ища спасения от кота, он выбежал вместе с Кацурой, задвинув за собой дверь, и где они уселись в ожидании учителя.
Гинтоки видит, словно на пленке кинофильма, как Котаро убирает назад растрепавшиеся волосы, и рукава сползают к локтям, обнажая сплошь исцарапанные руки - один ками-сама, пожалуй, ведает, каких усилий стоило Кацуре запихнуть отчаянно отбивавшийся подарок в коробку.
Гинтоки не может вспомнить даже, какого цвета было это безумное животное, но в сознании фотографически отпечаталось то, как Кацура, тяжело вздохнув, сложил на коленях руки и опустил голову - сюрприз не удался, а вернее сказать, вышел не совсем так, как задумывалось…
Где-то далеко, возможно даже не в реальности, а лишь в воображении мерно стучала о камень переполнившаяся бамбуковая трубка, и слышался мягкий плеск воды.
Размазав по щеке кровь и шмыгнув носом, Гинтоки хмыкнул, ободряюще ткнул Кацуру локтем под ребра и кивнул на комнату, в которой демонически шипел котенок, исполняя жуткие ритуальные танцы под дверью:
- Давай скажем Такасуги, что мы приготовили ему там подарочек, а?..
…В глубине дома последний, некогда полный, пакет клубничного молока глухо падает на пол, расплескивая содержимое, и слышатся нервные шорохи.
- Мелюзга… Сейчас пойдет будить Шимпачи, чтобы он убрал ее свинство, - бурчит Гинтоки и начинает обиженно ковырять пальцем маленькую выбоину в досках, подавляя желание повернуться на другой бок.
Глаза он снова закрывает, чтобы блики, скачущие по стене напротив окна, наконец, исчезли, хотя, кажется, они пробиваются даже под сомкнутые веки...
…Солнце. Раздирающее отточенными, как лезвия, лучами облака.
Поле. Взрытое. Вспаханное десятками тысяч ног.
Дым куриться от черных воронок и вязко растекается в сгущенном из-за смрада воздухе. От багровой земли идет жар, словно недавний шум бойни разбудил ее скрытые силы, словно из ее недр поднимается закипающая лава…
Редкий снег осторожно, с опаской накрывает усталое поле, словно желая выбелить страницы истории, вершившейся здесь сегодня…
- Сегодня… Какой сегодня день? – Кацура сидит неподвижно, глядя за горизонт, пустой, выветренный, безмолвный горизонт, еще совсем недавно расцветавший взрывами и огнями; и Гинтоки отвечает абсолютно спокойно:
- Я не знаю.
Его голова покоится на коленях Котаро, и он тоже старается не шевелиться, но только из-за того, что был сильно ранен в плечо.
- А какой сейчас месяц? – после короткого молчания вновь спрашивает Кацура.
- Я… не знаю.
Ветер, скручиваясь в тугую воронку, вертит по полю несколько крошечных буранов.
- …А какой сейчас год?
- Я не знаю…
Гинтоки тяжело разлепляет веки, встречаясь глазами с низким, свинцовым небом, по которому бурлит серый поток вспененных облаков, и видит серьезное, полное упрямой решимости, лицо Кацуры, устремленного взглядом вдаль в ожидании любого движения, чтобы незамедлительно, без малейшего сожаления подняться этому движению навстречу.
- Да, и какой смысл сейчас вообще имеет время? – наконец, нарушает тишину Гинтоки, почему-то не в силах отвести глаз от суровой морщинки, залегшей меж сведенными бровями Кацуры. - Оно бесполезно. Оно остановилось до того самого момента, пока над землей не утихнет этот рев, этот лязг металла. Так что сегодня просто день первого снега. И ничего более.
Кацура медленно опускает взгляд на привычно спокойное лицо товарища, и рука, лежащая рядом с головой Гинтоки, дергается, задевая пальцами белоснежные локоны.
Кацура молчит. Покривившись от боли в плече, Гинтоки тянет руку за пазуху и достает небольшой осколок стали. Он мог когда-то быть частью шлема или нагрудного щитка, но сейчас, оплавленный от внеземного оружия, скомканный, он до боли походит на примятый полевой цветок, отливающий серебром. И Гинтоки, немого покрутив в пальцах, протягивает эту причудливую вещицу удивленному Кацуре, который принимает ее с какой-то преувеличенной осторожностью.
- Война умеет растить только железные цветы, - Гинтоки следит, как несколько мгновений Кацура озадаченно, и словно бы даже смутившись, разглядывает подарок и, наконец, прячет его.
Их взгляды соприкасаются, и Котаро аккуратно, невесомо кладет руку на плечо Широяши:
- Скоро прибудет подкрепление. Скоро Такасуги приведет помощь…
…Гинтоки перекидывается на спину и приоткрывает глаза, равнодушно упираясь взглядом в потолок. Линии становятся все четче, постепенно проступают краски – светает.
Шепот в глубине дома торопливо перемещается от одного места хранения заначек к другому, становясь все надрывнее и напряженнее. Что-то подсказывает Гинтоки, что проблема не только в пролитом молоке.
Наконец, дверь медленно, со зловещим шуршанием отодвигается в сторону и в маленький проем протягивается рука. Она долго, с особой тщательностью, соблюдая все предосторожности, ползет в сторону сложенного кимоно и, таки достигнув своей цели, мгновенно уволакивает его прочь, словно голодный зверь – свою добычу.
Гинтоки, следивший за этим действом в полглаза, лениво почесывая бок, даже не думает двигаться с места – он давно уже отучился хранить деньги вдали от сердца, с того самого момента, как в полку Йурозуя прибыло…
В любом случае эта парочка вряд ли учудит что-либо хоть относительно сравнимое с творившимся здесь в прошлом году…
…Замерев в дверном проеме главной комнаты, Гинтоки с тяжелым вздохом оглядывает ее и понимает, что с его стороны было чудовищной ошибкой отлучаться в магазин за еще «парочкой» бутылок саке, которых, кстати, уже не было, и оставлять дом на буйную компанию, набежавшую сюда под Новый Год.
Помещение более всего сейчас походило на последнее пристанище беженцев из провинций Японии. Гинтоки вообще удивляло, насколько вместительной и гигантской, оказывается, была арендованная им жилплощадь.
Одни только бутылки испод спиртного, потребленного сегодня просто в промышленных масштабах, занимали целый угол комнаты и были хитро нагромождены в виде трона, где царственно возлежал Мадао… Ну, просто живая метафора его зыбкой, шальной жизни…
Совсем рядом, за столом, с неизменной невинной улыбкой спала Отае-сан, держа меж пальцами правой руки три палки замороженного лука-порея на манер кунаев, – судя по всему, где-то по близости валялся Кондо...
Поскольку диваны были заняты с одной стороны Отосе и Катериной, противоестественно свернувшейся в ее ногах, а с другой стороны - Садахару, с развалившейся на его спине Кагурой, Шинсенгуми, часть из которых Гинтоки видел вообще впервые, спали прямо вповалку на полу.
Причем большинство были практически без одежды.
Гинтоки, конечно же, очень поспешил сделать выводы по этому поводу, но причина сего непотребства стала ему ясна, когда рядом с блюстителями закона обнаружились в обилие рассыпанные фишки и карточки монополии. Их вереница вполне ожидаемо тянулась к огромной горе черных костюмов с золотыми вставками, в которую, что уже ожидаемо вовсе не было, зарылся какой-то совершенно посторонний мужчина подозрительной наружности. У подножья этой горы, безмятежно обняв фиолетовое кимоно, расшитое бабочками, и сандалии, посапывала блондинка в розовом костюме.
Теперь уже, постепенно восстанавливая цепочку событий, Гинтоки разглядел и того горе-музыканта в наушниках, лежавшего вместе с Шимпачи под огромным плакатом Оцу-чан. У него в руках была плотно зажата вторая половина фиолетового кимоно.
- Да я ж отсутствовал всего часок… Когда они успели так покутить?.., - недовольно протянул Гинтоки и, даже не желания устраивать сейчас разборки с этой сонной пьянью, направился в свои покои, которые, как он надеялся, остались нетронутыми. Уже заворачивая, он обратил внимание, что меж диванами, почти на средине комнаты, лежит переломленная пополам, курительная трубка и кончик белого бинта, исчезающий под котацу...
Лучше бы бравым Шинсенгуме убраться отсюда до того, как это чудо с бодунища начнет вылезать испод стола…
Раздраженно тряхнув головой, Гинтоки отодвинул дверь, уже готовясь рухнуть на свой футон и забыться тоскливым трезвым сном, как вдруг увидел ЭТО.
ЭТО торчало из оконного стекла и извивалось, как понял Гинтоки, в отчаянной, но тщетной попытке пролезть в помещение.
ЭТО носило длинную красную шубу с белой меховой оторочкой и новогодний колпак с помпоном.
ЭТО с трудом протянуло к Гинтоки дрожащую руку и, зыркнув испод копны длинных черных волос, прохрипело:
- Нечем дышххааааать…
И Гинтоки задвинул дверь.
С минуту он стоял, без малейших эмоций уставившись в одну точку на стене, но, наконец, решил, что ситуация сама собой не изменится, и с шумом ворвался в комнату:
- Зура, ублюдок! Какого черта?! Что это?! Новогодняя девочка-из-звонка?!
- Не Зураххх, а Кхххх…
Табличка, маячившая за окном, экспрессивно просила о помощи. Закатив глаза, Гинтоки схватил лидера Джой за плечи и с силой рванул на себя – Кацура, конечно, смог после этого вздохнуть полной грудью, но больше его тело не удалось сдвинуть ни на сун.
- Что ты делаешь здесь в таком виде?! Почему здесь?!..
- У меня не было выбора! – тоном проникновенным, полным безнадежности, воскликнул нарушитель спокойствия, вскидывая голову. - Я собирался пролезть к вам традиционно - по печной трубе, но найти ее не сумел, как не искал…
- Тебе ли не знать, что у меня в доме НЕТ камина.
- Поэтому я решил пробраться сюда через крышу и чердак.
- А, это уже ни разу не похоже на Санта Клауса!!!
- Но в зал мне преграждала путь огромная горилла…
- …Кондо-сан? На чердаке моего дома что, прятался Кондо-сан?!
- Я вынужден был отступить, и тогда решил перейти в спальню, но и там не преуспел - ниндзя с голубыми волосами моментально вышвырнула меня прямо на улицу…
- O-o-o-o-i, сколько еще вуайеристов ты здесь повстречал, аааааа?!
- Следовательно… Окно! оставалось для меня единственным входом сюда!
- Дверь! – Гинтоки припечатал Кацуру кулаком по голове, продолжая сопровождать этим действием каждую фразу. - Дверь единственный вход сюда! У тебя есть хоть капля здравого смысла?! И зачем ты вырезал кусок оконного стекла, если все равно не смог пролезть в эту дыру? Ломал бы уже все целиком, раз уж на то пошло!!!
За окном вдруг стремительно взметнулся чей-то белый силуэт – Элизабет на миг зависла в воздухе, занося ногу для удара с разворота.
- Не-не-не-не-не…! – отчаянно замахал руками Гинтоки, но было уже поздно.
Взрывной волной самураев с силой отбросило и впечатало в пол. Куски стены и стекла разлетелись по всей комнате, вышибив раздвижную дверь и разбудив грохотом, пожалуй, весь Кабуки. Тем не менее, в гостиной послышалось лишь тихое недовольное бурчание, которое мгновенно умолкло. Среди сонного сопения отчетливо зазвучал лишь один голос:
- Гин-чаааан! Ты сломал мое кадомацу, ару! – Кагура появилась в проломе, держа в руке кадку с чем-то, что кадомацу не напоминало даже отдаленно и даже до физического ущерба. С покосившейся бамбуковой палки сорвался одинокий джаствей и покатился по полу.
- А я говорил тебе, что оно должно стоять у входа, а не под МОИМ окном! - закашлявшись от пыли, Гинтоки попытался подняться, но понял, что не может. И дело было даже не в бесчувственном Кацуре, навалившимся сверху, а в этой дурацкой красной шубе, в которой запуталась та рука, что не была придавлена оконной рамой.
- Эээ! – китайская девочка замерла на месте, созерцая открывшуюся перед ней картину. – Вы, извращенцы! Как вы можете проворачивать свои грязные делишки в доме, где есть дети, ару! Я в тебе разочарованна, Гин-чан! – еще до того, как самурай, неистово все отрицая, наконец, высвободился и рванул к Кагуре, девочка уже поставила на место выбитую дверь.
- Садахару, пойдем немедленно из этого вместилища греха и порока, ару! – быстрые, легкие шаги, сопровождаемые грузными прыжками собаки, скоро затихли на лестнице.
Прислонившись лбом к вставленной двери, Гинтоки провел в таком положении минуты три и, наконец, дико оглянулся на Кацуру, уже занося руку для того, чтобы хорошенько приложить его по голове за вероломство, причем не раз. Но остановился.
Котаро, растрепанный, с застрявшими в волосах мелкими щепками, в этой изодранной шубе, сидел на полу с поистине философским спокойствием, держа на коленях алую коробку с зеленым бантом. Гинтоки чувствовал внутри подрагивавшее, как огненный язычок свечи, желание кого-нибудь растерзать, но сердиться совершенно не получалось.
- Ты за все эти годы так и не научился делать нормальные сюрпризы, Зура, - Гинтоки опустился на пол напротив. Тишина после взрыва казалась звонче и глубже.
- Но ты ведь других от меня и не ждешь, - все так же серьезно ответил Кацура и, взяв подарок, молча протянул Гинтоки. Саката тоже протянул навстречу руку, но вместо того, чтобы принять коробку, вынул из черных, густых волос Кацуры наиболее крупную щепку и покрутил ее в руках:
- Мне нечего дать взамен. Ты, черт возьми, ничего не получишь после того, что устроил.
- Взаимность не самое главное.
Гинтоки снова поднес руку к волосам Кацуры, нарочито небрежно задев щеку, и потянул за длинный черный локон, пропустив его меж пальцами. Саката всегда удивлялся, насколько спокойным и серьезным остается лицо Котаро, даже когда кругом твориться хаос, даже когда он сам несет с собой хаос…
Перехватив Кацуру за запястье и отложив подарок в сторону, Гинтоки подался вперед с довольной ухмылкой во все лицо, подтягивая к себе удивленного Котаро за руку.
- Гииин-саааааан! – пронзительный, истеричный голос Шимпачи донесся из гостиной и, словно невидимая сметающая все на своем пути волна, больно ударил по ушам. Гинтоки зажмурился, не добравшись до лица Кацуры, и сокрушенно уткнулся лбом ему в грудь.
- Гиииииин-саааааан! Испод котацу ползет темная материя! Гин-сааан! Она вот-вот заполнит всю комнату!!! …
II
…- Гин-сааан! – голос, доносившийся от входной двери, разбудил Гинтоки. – Гин-сааан, ты дома? Эээй!
Медленно поднимаясь с футона и лениво потирая глаза, Саката постепенно сознает, что размышления о прошлом таки его усыпили этой ночью, хотя вряд ли благостная дрема продлилась более пары часов. Взъерошив и без того торчащие во все стороны волосы, Гинтоки отправляется выяснять, кому там так требуется его внимание, и на пороге своего дома видит Хасегаву, который уже не только вошел внутрь, но и успел разуться.
- Тебе чего, ксо-Мадао?
- А? – Хасегава застывает на месте, явно не ожидая увидеть хозяина квартиры. – Аааано… Хотел поздравить тебя с Новым годом!
- Новый год будет завтра утром! Нахрена меня будил, ублюдок?
Вытолкав в шею незадачливого Хасегаву, твердившего что-то про вечеринку вечером, за дверь, Гинтоки приходит к неумолимому выводу, что снова ложиться спать уже не имеет никакого смысла.
Однако едва он успевает натянуть одежду (пришлось взять из шкафа, поскольку ни Кагуры, ни Шимпачи до сих пор не было), как снова раздается стук.
- Кого там опять несет?
Шумно отодвинув дверь до предела, и готовясь спустить с лестницы докучливого посетителя, Гинтоки замирает – на пороге стоит Кацура. И он выглядит совершенно обычно, он одет в своем строго выдержанном японском стиле: никаких эпатажных новогодних костюмов и колпаков. В руках он держит алую коробку с зеленым бантом и отчего-то пред глазами Гинтоки предстает огромный рулон красной оберточной бумаги и моток шелковой ленты в километр длинной, которые, вероятно, хранятся у Кацуры где-то дома специально для этого случая…
Снаружи невероятно…, до боли в глазах светло...
Гинтоки хватает Кацуру за руку и резко втаскивает внутрь вместе с леденящим уличным воздухом, пропитавшим одежду, и вихрями мелких снежинок; ловит споткнувшегося о порог Котаро прямо на лету и, несколько грубо и неловко, но настойчиво сжимает в объятьях, всего на мгновение, словно сам Саката не до конца уверен в своих действиях.
И это настолько не типично для Гинтоки, что теряется даже находчивый Кацура…
Дыхание в промозглом зимнем воздухе превращается в клубы пара - Гинтоки чувствует его на своей коже, чувствует, как Кацура дышит в шею, что он совсем близко. И Гинтоки прижимается губами к еще холодным, мягким волосам, собирая налипшие на них снежинки, целует подбородок, щеки, удерживая Котаро за предплечья так крепко, словно тот намеревается вырваться. Но как только Гинтоки порывисто наклоняется к шее, звучит голос Кацуры, не такой ровный как обычно, но, тем не менее, уверенный:
- Остановись, Гинтоки.
- А? Арэ…? - замерев и отстранившись, Саката всматривается в серьезные, ореховые глаза, в суровую морщинку, которая залегла меж бровей, и отступает на шаг.
Поворачиваясь боком к нему, Кацура складывает руки на груди:
- После всего, через что мы с тобой прошли, как можешь ты вести себя так постыдно?!..
- А, ну..
- Мы ведь не задвинули входную дверь! - Кацура вскидывает указующий перст в сторону дверного проема, в котором топчется Элизабет. Саката же, впадавший уже в тяжелое оцепенение, мгновенно высвобождается от неприятного напряженного чувства:
- Чертов неженка! Может мне еще и свет погасить?!
- Кроме того, ты травмируешь чувства Элизабет!
Даже не посмотрев, что написано на табличке, самурай задвигает дверь прямо перед носом чудо-утки и снова поворачивается к Кацуре, довольно ухмыляясь:
- Больше никаких проблем, которые бы нам помешали.
- Я не то имел в виду! Ты не можешь бросить ее снаружи, в зимнем холоде!
- Нашему директору за его халтуру не помешает немного морозной шоковой терапии.
- Нет, ну так нель…
Гинтоки поспешно затыкает рот Кацуре глубоким поцелуем, кусает его губы, постепенно стаскивает с плеча кимоно, отвлекая тем самым от всех неугодных мыслей. Не совсем ясно, чего пытается добиться Котаро, одной рукой отпихивая Гинтоки, а дугой зарывшись в белоснежные волосы и притягивая к себе, но в процессе этого подобия борьбы они перекатываются по стене в гостиную, останавливаясь у дверей в спальню.
Наконец освободив плечо от груза одежды, Гинтоки сладострастно касается языком мочки уха и медленно, тяжело дыша, спускается по восхитительно белой, безупречной шее к ключице, прикусывая кожу так, что Кацура вздрагивает не то от боли, не то от истомы. Окончательно перестав буянить, Котаро подставляется под поцелуи, прогибаясь вперед и вжимаясь затылком в стену. Он почти задыхается от прикосновений.
- Гин…токи… У тебя… У тебя… Потолок течет!
- Ай! Чего дергаешься! Ты мне подбородком по виску заехал!.. Какой к черту потолок?! Зима же…, – потирая ушибленное место, Гинтоки недовольно косится назад - и действительно, с потолка по стене льется маленький ручей из зазора меж досками. А еще где-то на чердаке, совсем рядом, слышатся тихие всхлипы…
- Oi-oi, это обливается слезами чье-то разбитое сердце - давай оставим как есть. А ты не вертись и стой смирно, - Гинтоки проводит сгибом пальца по шее вверх к подбородку, поднимает его выше, отворачивая лицо Кацуры в сторону, покрывает напористыми поцелуями шею с другой стороны, перетекая на плечо, зажмуриваясь от удовольствия и пытаясь, не глядя, пробраться свободной рукой под одежду.
- Я не могу, оно меня отвлекает, - снова подает голос Кацура, продолжая следить за обильным потоком.
- Закрой глаза и не отвлекай меня!.. - Гинтоки скидывает с плеч собственную одежду, жадно целуя в губы и плотно сжимая в объятьях Кацуру, который с силой проводит руками по обнажившейся спине, ощущая, как под кожей перекатываются и подрагивают напряженные до предела мышцы:
- Гинтоки…. Гин…Разбитое сердце теперь обливается кровью… Гинтоки, у тебя кровь с потолка капает!
- Да сколько можно же! – резко подхватив на руки потрясающе легкого Кацуру, Саката кидает его на ближайший из диванов и наваливается сверху, вжимает в мягкую обивку. Гинтоки до одури нравится чувствовать под собой это сильное, полное упругой энергии тело, нравится целовать и ощущать, как оно вздрагивает и выгибается – губы, шею, ниже, ниже…ниже…
- Гин-сааан, ты уже проснулся?!
Единственное, что успевают увидеть Кагура и Шимпачи, вошедшие в гостиную - так это, как вскидываются полы пошатнувшегося котацу. Гинтоки сидит, как ни в чем не бывало, привычно закинув руки на спинку дивана, и ковыряет в ухе.
- Че? - лениво обернувшись на вошедших, бросает он через плечо.
- Гин-сан! – Шимпачи замирает на месте с открытым ртом.
- Гин-чан, почему ты без одежды, ару? – возмущается Кагура.
- Потому что ее дерзновенно украли у меня сегодня утром, - с каменным лицом отвечает им Саката.
- Нам пришлось загнать ее за полтинник, чтобы купить что-нибудь, что нейтрализует действие яда, ару.
- Загнать мое кимо…!? Стоп, какого яда?!
- Я ночью пролила твое молоко на ковер и хотела вытереть его…
- Не-не-не-не, ты разбудила меня, чтобы я это сделал…
- И для этого я взяла моющее средство в кладовой…
- Не-не-не-не, ты взяла все средства…
- В общем, они как-то жутко смешались сами собой и теперь разъедают пол, ару!!!
Гинтоки подскакивает на месте и оборачивается:
- Дондакеее??? С чем ты смешала молоко, что оно начало прожигать пол, аки кровь чужого!???
- Мы принесли «антидот» и сейчас все наладим! – примиряющее поднимает руки Шимпачи, напряженно улыбаясь, и они вместе с Кагурой направляются в сторону кухни, но Гинтоки останавливает их почти истерическим воплем:
- Нннееет! Оставьте его здесь, я сам все сделаю! А вы сегодня наказаны – сгиньте с глаз долой! И чтобы до вечера вас не видел… или лучше до утра… следующего понедельника!!!
Но Кагура и Шимпачи продолжают стоять на месте, подозрительно глядя на Гинтоки. В воцарившейся тишине отчетливо слышно, как на чердаке горе-ниндзя методично бьется головой об пол, вероятно, не справляясь с противоречием эстетического наслаждения от увиденного и невыносимой сердечной боли…
- Ну, чего встали!? – рявкнул Саката.
- Сегодня же Новый Год, ару…
- Так завалитесь к Мадао и закатите вечеринку, он сам сегодня о ней слезно просил! И уберитесь, наконец, отсюда!
Когда входные двери с шумом задвигаются за чрезвычайно довольными своим положением Шимпачи и Кагурой, Гинтоки вздыхает с облегчением.
- Вылезай, давай.
- Гинтоки, - выбравшись, Кацура взволнованно смотрит на товарища. - У тебя котацу на обратной стороне исписан – «Пусть умрут Все Вокруг Все Вокруг Все вокруг…». И еще я обнаружил лист, сплошь покрытый рядами цифр…
- Это все Такасуги. Еще с прошлого года осталось…
- Тогда ясно.
- Слушай, - Гинтоки грязно ухмыляется, - разу ты все равно уже стоишь на коленях…
- Пошли в спальню лучше, а! – Кацура поднимается на ноги и, придерживая еще не до конца сорванную одежду, идет в упомянутом направлении.
Гинтоки следует за ним тихо, почти крадучись, в полной уверенности, что снова повалит, подомнет под себя, как и до этого. Однако в последний момент Кацура резко делает шаг в сторону и Гинтоки пролетает мимо, падая на футон. А как только он переворачивается на спину, то уже сам оказывается прижат к полу.
Кацура наклоняется к самому лицу Гинтоки – так близко эти яркие, ореховые глаза не были, наверное, никогда, - и шепчет ему в губы:
- Предсказуемо, Широяша.
- Это был мой коварный план, Зура, - парирует Гинтоки, скользнув руками по гладкой, белой спине, ведя пальцами от линии волос, от шеи к пояснице и словно считая каждый позвонок.
Волосы Кацуры, черные, безупречно ровные, текут Гинтоки на лицо, соприкасаются с его собственными волосами. Белое и черное.
Кацура прижимается своим лицом к лицу Гинтоки – висок к виску, щека к щеке – и шепчет что-то, задыхаясь от удушливой волны, но Гитоки, опьяненный прикосновениями, почти его не слышит и лишь притискивает к себе сильнее.
Праздника не существует вне этих объятий, праздник всегда был в хаосе, праздник всегда был в Кацуре…