Яркий зеленый знак у входа - глаз, заключенный в треугольник, словно предупреждение.
Обглоданные ржавчиной перила, лестницы и крепления. Стены из старинного немецкого кирпича, сколотого по углам, пыльного, обманчиво зыбкого. Стены, где-то облаченные квадратами белой плитки, частично раскрошенной и оторванной, грязной и исцарапанной, словно в уборной заброшенной больницы для умалишенных из дешевого американского ужастика. Стены, скрытые под ядовитыми красками граффити - среди самых чудовищных призраков человеческого сознания прячутся странные символы, чьи-то скорые строки; полу истертые послания людям, которых здесь никогда не будет. Стены, обтянутые струпьями вздувшейся от влаги и старости, растрескавшейся краски. Каждая комната - уникальный маленький мир.
Пол усеян обломками кирпичей, и многолетней пылью, где-то устлан клубками тонких проводов, где-то глубоко в бетон въелись алые и жвачно-розовые химикаты, которые оставляют на ботинках несмываемые блеклые полосы. Лучше бы почаще смотреть под ноги - сквозные проломы, ведущие к самому первому заболоченному этажу, возникают неоткуда, словно пугливые зверьки.
Высокие потолки держаться на тяжелых, бетонных столбах, а где-то лишь на их массивных железных скелетах.
В лабиринтах переходов можно заблудиться. Но только если вам этого очень сильно захочется.
В котельной темно, в котельной кажется пахнет газом. Ступени, ведущие к этажу над ней, узкие, как ремни. Не наступайте на половицу второго пролета. Просто не наступайте.
На крыше не холодно, потому что к ней ведет с десяток пролетов, утопленных в полутьме. Город как на ладони - он скушен и сер. Все полуразрушенные корпуса, поросшие травой, заваленные хламом, обожженные давнишним пожаром - все они тоже как на ладони: все их разбитые окна, вся их грязь и копоть. Они так близко. Они манят своей вязкой, пробирающей до дрожи атмосферой мертвой заледенелой истории, пустоты, гулкого безмолвия, которое словно поглощает любой звук.
Огромная кирпичная труба напротив почти упирается в облака, а где-то вдалеке у самого леса горят торфяники, и белесый дым неустанно тянется вдоль земли.
Чайка садиться на самый край крыши и безмятежно смотрит вниз. Приблизиться к краю кажется безумием, но ноги и бравада решают сделать это без согласия разума - шаги оставляют на промерзшей воде розоватые разводы химикатов.
Так остро чувствовать жизнь можно только здесь.